|
Сергей Гуриев |
Кабинет Сергея Гуриева ничем не отличается от кабинетов других профессоров Российской экономической школы (РЭШ), расположенных на 17-м этаже некогда легендарного Центрального экономико-математического института, одной из архитектурных доминант квартала советских академических учреждений, ныне похожих на одышливых китов, выброшенных на берег после шторма.
Своим гостям ректор сам наливает кофе. И хотя мы встретились в 10 утра, Гуриев, как он успел написать мне в электронном письме, уже побывал на двух встречах в downtown, то есть деловом центре города. Одному из самых востребованных российских экономистов непросто переключаться с языка мировой экономической науки — английского, на русский… Отвечая на вопросы обозревателя «Новой», ректор РЭШ с облегчением снял с шеи галстук. Так проще начинать разговор о «сюжете 11/12».
Сколько весит государство
Какие экономические риски ожидают следующего президента России?
В краткосрочной перспективе все нормально: денег хватит. Но очевидно, что в 2011—2012 годах будет потрачено много денег; скорее всего, Резервный фонд закончится уже в 2012-м. Если цены на нефть не повысятся, то деньги кончатся где-то к 2015 году (в этот момент будут исчерпаны и Фонд национального благосостояния, и возможности заимствований). Что с этим делать — не вполне понятно. И это — главный экономический риск. Россия — не Советский Союз. У нас гораздо более гибкая экономика и гораздо более компетентное правительство. Но трудно не заметить параллелей с Советским Союзом, который развалился, когда кончились деньги.
И каков выход из ситуации?
Все зависит от того, насколько политическая элита понимает всю опасность происходящего. Выход ясен: как можно скорее надо начинать бороться с коррупцией, продавать госсобственность, минимизировать вмешательство государства в экономику, значительно сократить госрасходы, стимулировать иностранные инвестиции. Как это делать — понятно. Но пока мы не видим политической воли для реализации этих планов.
Президент Медведев, если судить по статье «Россия, вперед!», очень точно диагностирует риски. Публичные выступления премьер-министра Путина, наоборот, показывают, что он считает ситуацию нормальной. Впрочем, в своем выступлении перед Госсоветом 8 февраля 2008 года Владимир Путин заявил, что инерционный сценарий развития экономики угрожает самому существованию страны.
Если мы посмотрим не на слова, а на дела, то основной точкой расставания с инерционным путем развития должна стать приватизация контрольных пакетов акций крупных госкомпаний и активов госкорпораций. В этом случае государство потеряет командные высоты в экономике. Благодаря этому мы получим новое политическое равновесие, и основные политические силы будут отстаивать право собственности и реформы. Недавно на форуме «Россия зовет!» премьер-министр сказал, что он не исключает и продажу контрольного пакета банка ВТБ. Это очень важное заявление. Хотя, по-видимому, сначала будут продаваться миноритарные пакеты.
И тем самым будут решаться фискальные, а не содержательные задачи?
Да.
Какова сегодня доля государства в экономике? Сергей Собянин на Ярославском форуме называл цифру 49%.
Ее можно мерить по-разному. Можно смотреть на долю государства на фондовом рынке, можно — на долю занятости или объем продаж. Это очень сложный вопрос, но, по всем оценкам, государство существенно расширило свое присутствие в экономике за последние 5 лет. Впрочем, и частные собственники сегодня сильно зависят от государства и не чувствуют себя защищенными от него. Есть отрасли, где государство занимает все командные высоты. Например, нефть, газ, банковский сектор. Так как все компании зависят от банковского сектора, получается, что они зависят от государства.
Драйверы реформ
Нет ли у вас ощущения, что после кризиса страна вышла не более трезвой и образумившейся, а просто бедные стали еще беднее, а богатые — еще богаче?
Точных данных по распределению доходов нет, но можно сказать, что уровень неравенства практически не изменился. К тому же большие деньги были потрачены на поддержку нуждающихся слоев.
Россия выходит из кризиса. Официальный прогноз на этот год — 4%, на следующий — тоже 4%. На уровень 2008 года мы выйдем к концу 2011-го, а потом продолжим расти, но очень медленными темпами. Чтобы экономика росла быстрее, нужны реформы. Критерий необратимости реформ — это приватизация ключевых госпредприятий. Важным позитивным сигналом могло бы стать и вступление в ВТО.
Какими должны быть эти реформы? Например, есть программа Грефа 2000 года…
Если мы реализуем программу Грефа — это и будет реформа. Главное — спрос на реформы. У бюджетников его нет, у госкорпораций — нет. У политиков — тем более, потому что благосостояние их избирателей не зависит от бизнеса. Чтобы реформы начались, бизнес должен стать политической силой. А для этого как раз и нужны приватизация, борьба с коррупцией и дерегулирование. И надо сказать, что по дерегулированию есть существенный прогресс. Есть соответствующая комиссия по административной реформе, до недавнего времени возглавлявшаяся Сергеем Собяниным, которая на каждом заседании снимает очередные административные барьеры. Есть новый департамент оценки регулирующего воздействия в Минэкономразвития, который ставит барьеры для новых барьеров. Продолжается борьба с проверками малого бизнеса. Например, по нашим данным, после того как было установлено, что внеплановые проверки надо согласовывать с прокуратурой, их число сократилось на 40%. Кроме того, власти понимают, что инвестиционный климат во многом зависит от региональных властей. Правительство стало измерять инвестклимат по международной методологии примерно в 30 регионах. Это позволит создать стимулы для губернаторов.
Неужели бизнес может стать реальным драйвером реформ?
Развивающийся бизнес создает рабочие места и становится реальной политической силой. Собственники и сотрудники частных компаний (особенно в конкурентной среде) и являются агентами модернизации, предъявляя спрос на рыночные институты и защиту конкуренции.
Еще один двигатель реформ — это так называемый внешний якорь. Есть отличие России от стран Восточной Европы, которые, вступив в ЕС, получили все европейские экономические и социальные правила игры. Но Россия может сделать это в одностороннем порядке, выполнив все требования, предъявляемые к кандидатам в ЕС. Еще одним «якорем» может стать вступление в ВТО и Организацию экономического сотрудничества и развития (ОЭСР). Но, конечно, это гораздо более слабый «якорь», чем ЕС.
В России так называемое ручное управление оправдывается тем, что без него нельзя: украдут все деньги, сделают не так и не там. Вот и вся модернизация…
Мне этот аргумент непонятен. Он основан на каком-то бесконечном недоверии к российскому народу. Китайский, индийский, корейский народы могут жить без ручного управления, европейцы и американцы — тоже. Чем россияне хуже?
Институты — а это, по сути дела, правила игры — действительно медленно выращиваются. К сожалению, в сегодняшней России институты существуют только на бумаге — а в реальности любой институт стоит ровно столько, насколько его уважает верховный лидер.
Например, в развитых федеративных государствах ключевую роль играют национальные партии. Эпизод с Лужковым показал, что у нас правящая партия как институт не существует.
Но ручное управление оправдывается еще и тем, что принимаемые помимо верховной власти решения, будем называть вещи своими именами, — аморальны…
Для этого есть определение, данное еще Фридрихом фон Хайеком, — «пагубная самонадеянность». Никакой верховный лидер не может уследить за сотнями тысяч милиционеров или миллионом чиновников. Госплан тоже все планировал в деталях, но тем не менее все время случались дефициты.
К вопросу о наших лидерах. Я нашел вашу совместную с Антоном Суворовым работу, которая с английского переводится как «Почему менее информированные менеджеры могут быть лучшими лидерами». Правильно ли я понял, что менеджеры, реагирующие на любые информационные сигналы, как раз злоупотребляют ручным управлением, а не влезающие в детали четко фокусируются на стратегической цели?
В стратегическом управлении очень часто чрезвычайно важен так называемый commitment — способность следовать заданному курсу. Казалось бы, компетентный лидер должен реагировать на обстоятельства. Но если он станет слишком гибким, то его коллеги и подчиненные будут знать, что его словам не стоит верить. Если среда вокруг изменяется — меняются и его обещания. Вот если вы сегодня зададите чиновникам вопрос: «Почему не выполнена программа Грефа?» — они вам ответят: «Обстоятельства изменились». Но это означает, что никакому долгосрочному обещанию из уст этих чиновников не стоит верить. Поэтому, когда вы инвестируете в российскую экономику, всегда стоит задаваться вопросом, а почему, собственно, ваши инвестиции должны быть защищены. Поэтому ручное управление опасно для долгосрочного развития.
В этом смысле существующие лидеры скомпрометировали себя слишком большой гибкостью и неспособностью придерживаться стратегических целей. Доверие к формулируемым ими новым целям подорвано.
Во многих странах commitment возникает благодаря политическим партиям. Именно партии создают инструмент подотчетности лидеров. Почему американский президент должен думать о том, что будет после него? Потому что его партия будет продолжать существовать. И она должна заставить президента действовать в рамках ее идеологических установок. И в этом смысле партия, которая переживает каждого конкретного правителя, должна создать инструмент приверженности долгосрочной стратегии.
Если партий нет, то долгосрочный commitment могут обеспечить диктаторы. Например, Ли Кван Ю, человек, который правил Сингапуром больше трех десятилетий, знал, что любые долгосрочные проекты — в его личных интересах, потому что он собирался править долго. Но если диктатору не хватает воли следовать своим обязательствам, а механизма сдержек и противовесов нет, тогда он становится приверженцем гибкости и ручного управления.
Мифы путинской экономики
Вы автор книги о мифах экономики. Какие мифы наиболее актуальны для сегодняшней экономики России?
В книге около 50 мифов, и они, к сожалению, никуда не деваются. Ключевых мифов, пожалуй, три.
Первый миф — это миф об особом пути России. На самом деле, в России, как и в других странах, живут люди, которые реагируют на материальные стимулы и рыночные сигналы. Они, например, стремятся купить дешевле и продать дороже. В России, как и в других странах, важны институты и правила игры. Не надо думать, что у россиян какая-то особая ментальность, которая не дает нам построить демократическую политическую систему и рыночную экономику.
Второй миф: к государственным финансам можно относиться не так, как к личным. Кажется, что у Минфина бесконечное количество денег, их можно тратить, и в этом нет никакой проблемы. На самом деле, как бы мы ни финансировали бюджетный дефицит, это подрывает экономический рост. Если для сокращения дефицита поднять налоги, это снижает темпы экономического роста. Если для покрытия дефицита просто напечатать деньги, то это спровоцирует инфляцию и неопределенность. А инфляционный налог — один из самых худших. Если для финансирования дефицита занять в долг, это приведет к повышению ставок процентов и также подорвет экономический рост. Поэтому никаких других рецептов, кроме как жить по средствам, — нет. Убежденность в том, что можно жить не по средствам, постоянно имея большой дефицит бюджета, — это миф. В последние годы выяснилось, что даже Америка и Европа не могут себе позволить жить не по средствам. Что уж говорить о развивающихся экономиках.
Третий миф — это миф о бесценности (в значении — бесплатность) человеческой жизни. Когда говорят о бесценности жизни, обычно имеют в виду, что она бесплатна, ничего не стоит. И вот здесь в последние годы намечается серьезный прогресс. Уже сейчас в Воздушном кодексе человеческая жизнь оценивается в 2 миллиона рублей, хотя на железнодорожном транспорте страховка находится на уровне 12 тысяч рублей за жизнь человека. Но президент Медведев дал поручение правительству, которое в свою очередь уже внесло в Думу законопроект о том, что стоимость жизни выравнивается до 2 миллионов рублей по всем видам транспорта. Следующая задача — повышать стоимость жизни во всех регуляторных актах с 2 миллионов до 20 миллионов или 30 миллионов рублей. Почему важна высокая стоимость человеческой жизни? В том числе и потому, что она помогает снизить вероятность смерти. Если железнодорожная или авиакомпания знает, что ей придется платить большие деньги, она станет заботиться о безопасности.
Какие выводы? Получается, что у нас кругом риски: с одной стороны, в экономике присутствует государство, а с другой стороны, неформальный сектор…
Но это все равно лучше, чем при Советском Союзе.
Потому что — рынок?
Да, потому что рынок. И, кроме того, существует зависимость российской экономики от мировой, а значит, и зависимость российской элиты. В отличие от Политбюро, российская элита не может себе позволить автаркию. Потому что у многих представителей элиты семьи и деньги за границей.
Но они себе не могут позволить автаркию, а остальному населению — могут.
Я не верю в такую возможность. Во всяком случае, поднять пошлины на автомобили, запретить экспорт зерна — это можно, а вот запретить свободный въезд-выезд — нельзя. Опять-таки развязать войну, даже холодную, с западными странами наша элита не сможет.
Справка «Новой»
Сергей Гуриев — выпускник Московского физико-технического института, доктор экономических наук. Стажировался на факультете экономики Массачусетского технологического института, преподавал на факультете экономики Принстонского университета. В 2000 г. Сергей Гуриев получил Золотую медаль Глобальной сети развития за лучшую исследовательскую работу по институциональной экономике, в 2005 г. — за лучшую работу по безопасности и миграции. В 2001 г. Сергей Гуриев был награжден премией «Лучший менеджер Российской академии наук». В 2006 году Всемирный экономический форум (Давос) включил его в число «Молодых глобальных лидеров». В 2009 году он был включен в первую сотню кадрового резерва президента РФ.
Беседовал Андрей Колесников
