Вагит Алекперов не может представить ситуацию, в которой ему пришлось бы продать долю в «Лукойле», да и наследникам он не позволит этого сделать в течение долгого времени
Алекперов в «Уралсибе»
«У меня в “Уралсибе” небольшой процент — около 9% в головной компании (ФК “Уралсиб”. Ее представитель утверждает, что 6,97%. — “Ведомости”). Сейчас я рассматриваю возможность внести этот пакет в фонд “Наше будущее”, чтобы он стал источником поддержки социального предпринимательства», — рассказывает Алекперов. По его словам, у контролирующего акционера «Уралсиба» Николая Цветкова «значительный пакет компании». Размер пакета Алекперов не назвал.
«Достойные люди претендуют на должность мэра»
На выборы «конечно, пойду», говорит Алекперов: «Я считаю, что достойные люди претендуют на должность мэра. Я давно знаю Сергея Собянина, он работал в Западной Сибири, в том числе в Когалыме. И я, и вся моя семья его поддержит». Объявление выборов за три месяца он не считает «простой легитимизацией»: «Хочу привести пример, когда в 1989-1990 гг. трудовые коллективы начали выбирать руководителей, выборы назначались за месяц. И избирались в итоге совсем другие люди, не действующие директора. Это не зависит от сроков. И на съездах зачастую избирали вовсе не того, кого рекомендовали. И месяца хватит, чтобы определиться с кандидатом. Это от настроений зависит».
***
— На прошлой неделе «Лукойл» и «Башнефть» сообщили о начале добычи на месторождениях им. Требса и Титова. Это хорошая новость. Но лицензия на участки до сих пор принадлежит «Башнефти», а не СП, хотя «Лукойл» инвестирует в разработку 25%. Устраивает вас эта ситуация, не опасаетесь потери денег?
— «Башнефть-полюс» является инвестором проекта Требса и Титова, и я хотел бы подчеркнуть беспрецедентность сроков обустройства месторождения: при сроке запуска в 2018 г. мы ввели месторождения в 2013 г. — представляете, насколько это экономически выгодно для России! В столь сжатые сроки такого рода месторождения еще не вводились! И это дает возможность нашему государству получить дополнительный доход, который исчисляется десятками миллиардов рублей.
Что касается лицензии, я считаю, она в довольно коротком периоде будет переоформлена на СП — сейчас этому мешает предписание Роснедр, выданное «Башнефти»: компания сделала (а «Башнефть-полюс» профинансировал) сейсмику 3D, хотя в лицензии прописана 2D.
— Вам не кажутся такие претензии смешными, ведь из 3D легко можно вычленить результаты 2D?
— Конечно. И все специалисты недоумевают, ведь 3D — это более качественная и дорогостоящая сейсмика, дающая полную информацию о месторождении, и 2D из нее арифметически вычисляется. Конечно, это было субъективное решение Роснедр. Мы надеемся, что этот вопрос будет урегулирован и уже в ближайшее время мы переоформим лицензию на «Башнефть-полюс».
Это выгодно и государству — ведь разработка месторождения дает дополнительный доход, а передача месторождения СП — это возможность лучше администрировать налоговую базу, потому что в этом случае будет единое юридическое лицо со всей полнотой ответственности, а не как сейчас, когда лицензия на одной компании, инвестором является другая…
— То есть вы рассчитываете, что Роснедра отменят предписание и не придется дожидаться зимы и проводить 2D?
— Мы все же надеемся, что здравый смысл возобладает и они пересмотрят свое решение. Многие профильные институты уже дали заключение.
— Вы сказали, что это решение было субъективным, — а вы не считаете, что оно было политическим? Например, была версия, что бывший руководитель Роснедр Александр Попов действует в интересах Игоря Сечина. Вы такую точку зрения разделяете?
— Сегодня сложно говорить, г-н Попов уже в отставке, за Роснедра отвечает другой человек, поэтому я не хотел бы это комментировать. Но то, что было субъективное отношение к этому процессу, что оно существует, — это факт. Был инициирован и ряд судебных процессов от непонятных акционеров «Башнефти»… Мы надеемся, что в ближайшее время этот вопрос будет урегулирован.
— А вы считаете, это действия одного центра — Игоря Ивановича Сечина?
— Да, такой центр чувствуется. Но я не говорю о персоналиях. «Роснефть» — наши коллеги, которые развиваются собственным путем, у них свое видение стратегии развития компании. А вопрос по Требса и Титова, я считаю, будет урегулирован. Кстати, в лицензии на Требса и Титова прописан ряд условий, которые, как мы считаем, не вполне отвечают интересам государства.
— Вы имеете в виду обязательство поставлять 42% нефти на переработку на российские НПЗ?
— Этот вопрос решаем — мы соединили трубопроводом Харьягинское месторождение с терминалом на Варандее, а Харьяга соединена с системой «Транснефти». Так что поставить нефть Требса и Титова на башкирские или другие российские заводы не проблема.
— А обязательно поставлять нефть именно Требса и Титова? Ее что, нельзя заменить другой?
— Я этого тоже не понимаю. У нас нет нефти персональной. Никто не может сегодня сказать, чья нефть из Западной Сибири поступает на заводы «Лукойла» — добыта она на месторождениях «Лукойла» или, скажем, «Сургута». Система «Транснефти» едина — в этом благо нашей страны, есть возможность перебросить нефть из любой точки в любую, не останавливать производство. Так что я считаю, что эти вопросы были субъективными и они будут урегулированы.
— А сейчас вы какую нефть будете отправлять на переработку — Требса и Титова или все же замещать?
— Ну пока мы отгрузки не делали — идет накопление нефти, но если будет необходимость, то мы, конечно, заместим ее. Возможно, нашей или добытой на месторождениях «Башнефти», она может быть любая — это вопрос технологический.
Акции «Лукойла» я только покупаю
— После поглощения «Роснефтью» ТНК-ВР банкиры и чиновники рассказывали, что госкомпания интересуется «Башнефтью» и даже задумывалась о «Лукойле». Слышали ли вы о таком интересе и что о нем думаете?
— Я бы не хотел комментировать непроверенную информацию, потому что она была только в прессе. Но нам не поступало официальных предложений, не было и переговоров. Потом, компания «Лукойл» не продается — я постоянно это повторяю. Кто хочет купить пакет акций «Лукойла» — он всегда может пойти на биржу. Это наиболее ликвидная из российских компаний. У нее сегодня большой пакет акций на фондовом рынке. Поэтому любой, кто захочет купить пакет акций — даже значительный, — может это сделать!
— Собственно, вы так поступали много лет, постепенно увеличивая долю. Но в последние несколько месяцев менеджеры стали гораздо активнее скупать бумаги. Все это совпало по времени с сообщениями об интересах «Роснефти» к новым активам, и у инвесторов появилась версия: менеджеры скупают, чтобы потом перепродать с премией за контроль.
— Знаете, это решение [о покупке акций менеджментом компании] было принято задолго до того, как появилась информация о возможной продаже «Башнефти». Это отдельная наша политика. Вы много лет меня знаете — разве я похож на человека, который что-то продает? Нет! Разве что непрофильные активы. А акции «Лукойла» я только покупаю. И самое главное — мои наследники в течение очень долгого времени не будут иметь права продать акции «Лукойла»: в своих завещаниях я четко прописал, что будет создан фонд по управлению этой долей, и наследники долго к этим акциям подойти не смогут.
— Вы же говорили, у вас один наследник — сын Юсуф, а теперь во множественном числе…
— Да. Но у меня и супруга есть.
— Не можете себе даже представить, что что-то может заставить вас продать «Лукойл»?
— Нет, не могу представить.
— Есть и противоположная версия, объясняющая активную скупку: это защитная мера от того, чтобы кто-то другой не смог собрать крупный пакет.
— Нет, и эта версия не верна. Акции слишком дорого стоят, чтобы действительно крупный пакет приобрести, — это очень большой риск для любого инвестора, тем более если иметь менеджмент в качестве крупнейшего акционера.
— Контроль-то собрали, если все вместе посчитать?
— Не скажу. Но у нас цель не контроль, у нас цель другая. Мы считаем, что акции недооценены, и все аналитики говорят: лучшие инвестиции для нас сегодня — акции «Лукойла». Мы платим достойные дивиденды два раза в год, мы по всем стандартам приблизились к нашим западным коллегам, поэтому я считаю, что это хорошие инвестиции, которые в любом случае будут оправданны.
Крупных независимых активов в России фактически не осталось
— Почему, по-вашему, компания недооценена?
— Разные есть аспекты: первый — это, как говорят инвесторы, страновой риск, его нужно учитывать. Наш рейтинг сегодня высок, он подтвержден всеми агентствами, есть ожидания наших инвесторов, как мы справимся с проблемами Западной Курны — 2, вводом этого месторождения. Я надеюсь, что мы справимся. Сегодня огромное количество людей работает на этом месторождении, и, я надеюсь, в конце этого — начале следующего года мы введем это месторождение в эксплуатацию. Всех волнует и Западная Сибирь, как мы справимся с вопросами стабилизации добычи, — как вы видите, мы прикладываем усилия и справляемся, не любой ценой, конечно, но справляемся.
— В прошлом году не получилось нарастить добычу в России, а какой прогноз на этот?
— В этом году мы приобрели «Самара-нафту», провели мероприятия по Западной Сибири, в Тимано-Печоре начали наращивать добычу, в Пермском крае, на Каспии. Это даст примерно 2%-ный прирост к результату прошлого года (по России, с учетом добычи «Самара-нафты»).
— Будете продолжать экспансию или планируете расти только за счет лицензий?
— Крупных независимых активов в России фактически не осталось. Есть небольшие компании с геологоразведочными проектами, которые по финансовым или другим причинам не способны эксплуатировать месторождения. Мы смотрим на них, но таких активов, как «Самара-нафта», на рынке уже просто нет.
— А «Дулисьму» не смотрели?
— Смотрели, вели переговоры со Сбербанком, но считаем, что этот проект экономически тяжелый, и мы не пришли к общему пониманию цены.
— Не считаете ли, что переплатили за «Самара-нафту»?
— Нет. Ряд российских инвесторов уже после покупки этого актива предложили нам за него на 30% больше.
— А почему они на конкурс не пошли?
— Многие просто думали, что продавец будет делать второй тур, а он решил отдать актив нам в первом туре. Второго не было — и некоторые желающие сделали предложение, а это говорит о том, что мы не переплатили.
— Полтора года назад вы говорили, что у вас есть 5-7 потенциальных кандидатов в преемники. Не определились еще? Как долго вы собираетесь руководить «Лукойлом» в оперативном режиме?
— Компания развивается. Вы видите, на российском рынке сложная ситуация — конкуренция возрастает. И я считаю, что какой-то период я еще должен работать в компании — и активно работать! В среднесрочной перспективе я должен оставаться оперативным руководителем «Лукойла».
— Вы говорите, что конкуренция растет, но рынок же сужается — компаний все меньше…
— Растет конкуренция за активы, их становится все меньше. Знаете, когда слоны в посудной лавке, тесно становится!
— Особенно если один из слонов все время растет… С «Роснефтью» становится сложнее конкурировать?
— Вы знаете, как правило, мы конкурируем за активы. И, например, конкурс по Имилорскому месторождению показал, что мы — сильный конкурент на российском рынке, потому что смогли победить в конкурсе, где присутствовали и «Роснефть», и «Сургутнефтегаз», и «Газпром нефть». Мы можем постоять за свои интересы, потому что платим справедливую цену за активы.
— А не завышенную?
— Справедливую! Мы оцениваем экономическую эффективность. Другая проблема в том, что мы сегодня не можем конкурировать и не участвуем в процессах освоения арктического шельфа. Я считаю, это несправедливо. Это нонсенс, когда российская компания на равных не может работать на территории России. В своей стране! Я понимаю, когда нас ограничивают в Европе и других странах, но когда это происходит в России, это нонсенс, и это нужно исправлять! Я этот вопрос ставил и ставлю, мы его обсуждаем, но, к сожалению, пока он так и не решен.
— Полтора года назад, даже чуть больше, вы говорили, что этот вопрос решится в течение года — и частные российские нефтяные компании получат равные права с государственными.
— Да, но, к сожалению, этот вопрос не решился до сих пор. Вы знаете, были совещания, но пока решения нет.
— А в чем причина? Чего власти боятся?
— Я бы не сказал, что они боятся. Был принят закон (в 2008 г. были внесены изменения в закон о недрах. — «Ведомости»), который поставил все с ног на голову. И я уверен, что этот закон будет откорректирован. У меня было даже предложение: просто передать весь арктический шельф пополам «Газпрому» и «Роснефти», но закон отменить, потому что он дискредитирует нашу страну. Инвестиционный климат нужно уравнять во всех пониманиях!
— А что бы изменила передача шельфа двум компаниям?
— Многие проекты были бы просто неинтересны «Газпрому» и «Роснефти» — и мы смогли бы в них участвовать. Нужно, чтобы не было искусственных ограничений. А еще чтобы было узаконено право первооткрывателя. Если мы открыли месторождение — и не важно, какого масштаба: мы рисковали, мы применили опыт, знания и технологии, — мы должны получить лицензию на разработку. Месторождение должно остаться у того, кто его открыл!
— Ну вы же знаете логику госкомпаний в отношении шельфа — они считают, что если у них акционер — государство, то и ответственность выше, в том числе за экологические последствия.
— Я слышал такой аргумент, но считаю, что он не мотивирован. «Лукойл» давно доказал свою состоятельность. «Лукойл» — национальная российская компания, является налогоплательщиком России, контролируется госорганами наравне с госкомпаниями.
Мы пользуемся одними и теми же нормативными актами, нас проверяют одни и те же органы. В то же время ВР сейчас крупный акционер «Роснефти». И получение без конкурса крупных месторождений, в том числе в Арктике, дает возможность поднимать капитализацию компании ВР.
— Вице-президент Леонид Федун говорил: мол, слава богу, не пустили «Лукойл» в Арктику, не придется тратить деньги! Вы его позицию разделяете?
— Я считаю, что такая возможность у нас должна быть. Будем мы участвовать в разработке Арктики или нет — второй вопрос, но в стране должны быть одинаковые законы для всех. Можно ввести какие-то параметры допуска — если хотим российский рынок оградить, можем сказать: это должно быть российское юридическое лицо с головным офисом в России, а перерегистрация в третьи страны может быть только с разрешения правительства России — и это сразу все поставит на свои места. Мы же не унесем с собой железо! Эти три параметра все делают сразу ясным и понятным.
— Закон о недрах был изменен еще в 2008 г., и вы сразу стали высказываться за его изменение. Все еще верите, что вас услышат?
— Да, верю! Я надеюсь, что это произойдет. Когда — не знаю. Может еще затянуться, а может решиться очень быстро. Пока закон еще действует, мы его будем выполнять, но будем продолжать бороться. Потому что этот закон снижает привлекательность инвестиций в российскую экономику, не идет на благо ее развития.
— Несколько частных компаний в прошлом году писали на эту тему письма в правительство. Ответ получили?
— Совещания были по этому поводу, но, к сожалению, это ни к чему пока не привело.
— Говорят, что вы недавно снова попросили президента Путина решить вопрос.
— Я попросил президента внести поправки, касающиеся лицензий, выданных до вступления этого закона в силу. У нас возникают вопросы в Калининграде, на Азове… И такое поручение есть — работа идет.
В первую очередь мы хотим развиваться в России
— С такими ограничениями какие видите перспективы для развития в России? За счет чего расти?
— Мы рассматриваем ряд геологоразведочных проектов: будем участвовать в конкурсах на площади — и в Тимано-Печоре, и в Сибири. Потому что хотим не только поддерживать объемы добычи за счет старых месторождений, но и вводить новые. Готовим к вводу Большехетскую впадину в 2016 г., когда будет достроен нефтепровод «Транснефти». Мы активны на Каспии — устанавливаем опорные блоки на акватории месторождения им. Филановского на севере Каспийского моря. Уже стоят блоки для буровой площадки, жилого блока, в сентябре эту работу закончим, в следующем году начнем воздвигать верхние строения, а с 2015 г. начнем бурение на месторождении им. Филановского. У нас есть текущие проекты, но меня сейчас больше заботят будущие геологоразведочные работы — вот почему мы так хотим рассмотреть где-то крупный участок и использовать наш потенциал.
Мы хотим найти в России крупный геологоразведочный проект, сформировать провинцию, как когда-то мы сформировали Каспий. И мы рассматриваем территории и в Красноярском крае, и в Якутии, и в Иркутской области. Нам нужен крупный проект, и мы надеемся, что Минприроды по нашей заявке объявит на него конкурс или аукцион.
У нас есть крупные перспективные проекты за рубежом. В Западной Африке мы начинаем бурить в Сьерра-Леоне — уже первая буровая стоит, у нас есть Кот-д’Ивуар, Гана, мы расширяем присутствие в Восточной Африке, имеем геологоразведочные проекты в Ираке, вышли на норвежский шельф. Мы рассматриваем еще несколько стран, куда собираемся выйти с геологоразведкой, но в первую очередь мы хотим развиваться в России — инвестировать здесь. У нас есть уникальный опыт и кадры, которые мы должны применять здесь, у себя на родине.
— Вы довольны нынешней стратегией развития компании? Не планируете ее менять?
— Что касается текущей стратегии, мы в нее вписываемся. Но мы корректируем стратегию каждые три года, потому что меняются данные о запасах, появляются активы. Так что в следующем году начнем планировать следующее десятилетие.
Меньше $100 за баррель нефть стоить не будет
— Новости из Сирии взвинтили цены на нефть. Как считаете, надолго ли это?
— Это исключительно спекулятивная цена, краткосрочный взлет. На период кризисной ситуации.
— Какой у вас прогноз на среднесрочную перспективу?
— Я считаю, что меньше $100 за баррель нефть стоить не будет. Потому что экономика — особенно новых проектов, связанных с арктическим шельфом, глубоководными залежами, сланцевой нефтью, — достаточно затратная. И цена меньше $100 не устроит производителя: возникнет дефицит нефти и отток инвестиций из отрасли. Поэтому диапазон $100-115 — это та цена, которая комфортна и для потребителя, и для производителя.
— Если говорить о будущем отрасли в России, в чем вы его видите? Возможно ли здесь повторение сланцевой революции США? Насколько перспективны разработки трудноизвлекаемых запасов, баженовской свиты?
— Налоговый режим для трудноизвлекаемых уже изменен, и компании занимаются этим: кто-то сам, кто-то с зарубежными партнерами. Мы ведем работы и по бурению горизонтальных скважин, и по ГРП, и по внутрипластовому горению, вы знаете, мы поддерживаем горение в «бажене» больше года и получаем хорошие результаты, которые нужно проанализировать, а уже потом приступать к промышленной стадии. Это будущее! То, что запасы в «бажене» есть, — это факт, насколько они будут экономически эффективными и доступными — будет зависеть от нас. Ну и от стимулов государства. Американская система немножко другая. Она стимулирует первоначальный этап, а потом работает от финансового результата. Мы тоже говорим: НДД надо внедрять, надо начинать с эксперимента. Мы с «Сургутом» предлагали сделать этот эксперимент на Имилоре и на месторождении им. Шпильмана… В Минфине было совещание в мае. Дискуссия идет, но пока в вялотекущем режиме. Но мы будем продолжать говорить об этом, потому что НДД надо внедрять — иначе мы не удержим объемы производства, а с ними и объем налогооблагаемой базы, которая сегодня является основным источником для бюджета.
— В этом году «Лукойл» сделал аналитический обзор, из которого следует, что в 2016 г. в России может упасть добыча…
— Нефть и газ — невозобновляемые ресурсы, а каждое месторождение имеет цикл жизни. Так вот вся провинция Западной Сибири сегодня находится на своем завершающем этапе, обводненность месторождений превышает 90%. Это говорит о том, что здесь добычу долго мы поддерживать не сможем. Новых подготовленных провинций, которые могли бы компенсировать это падение, нет. Поэтому необходимо усиление геологоразведки, изменение закона, чтобы мы могли поднимать и мелкие, и средние, и крупные месторождения. Все мировые технологии мы уже применяем, но без ввода новых активов добычу не удержим. Стимулирующие меры запоздали, но все же были приняты. А чтобы ввести месторождение в эксплуатацию, от получения результатов ГРР нужно 11-15 лет — это цикл. Так вот и считайте, что в какой-то момент будет «выполаживание» или даже сокращение добычи, а потом может наступить ее рост.
— При этом «Роснефть» заключила контракт с Китаем, который увеличит поставки нефти в эту страну еще на 15 млн т нефти в год. Откуда их взять, если добыча расти не будет?
— Только за счет изменения направления экспорта. Сегодня Россия экспортирует больше 40% добываемой нефти. То есть «Роснефть» просто развернет часть потоков с запада на восток.
— Не приведет ли это к тому, что Европа заменит нас кем-то и мы потеряем часть традиционного рынка?
— Мир глобален. И сегодня в Европу идет не только российская нефть. А компании должны искать эффективные рынки сбыта. Я поддерживаю «Роснефть», которая формирует для себя новые рынки сбыта — на территории Китая и Юго-Восточной Азии. Мы тоже начали поставки в восточном направлении — они сегодня более эффективны. Пока объемы небольшие — мы поставляем по ВСТО 300 000 т в квартал, но мы накапливаем опыт, а наш сингапурский офис формирует рынок для нефти, которая будет поступать с наших иракских месторождений, — чтобы она не конкурировала с российской нефтью. Мы понимаем этот рынок, выстраиваем долгосрочные отношения с конечными перерабатывающими центрами — в Сингапуре, Индонезии, Южной Корее. И «Роснефть» правильно делает, когда диверсифицирует потоки.
— А российский рынок это никак не затронет?
— В ближайшей перспективе российский рынок не потребует такого количества нефти. Сейчас идет масштабная модернизация нефтеперерабатывающих заводов, которая позволяет выпускать больше светлых нефтепродуктов. Благодаря модернизации объемы перерабатываемой нефти скорее всего будут сокращаться, а объемы производства конечного продукта — увеличиваться. И в общем у нас нет опасений, что мы не сможем обеспечить внутренний рынок.
— Как вам идея Минэнерго, которое из-за ремонтов НПЗ недавно предложило временно выпускать вместо бензина «Евро-5» топливо «третьего класса»?
— Я считаю, что это недопустимо, потому что сегодня все компании инвестируют большие деньги, чтобы перейти на экологичное топливо. Нельзя принимать временное решение в ущерб долгосрочным программам и в ущерб здоровью наших людей.
— Возможно, проблема в том, что не все компании успели перейти на «Евро-5»…
— Сроки у всех были одинаковые. В Европе нас никто не спрашивал: успеешь, не успеешь. Если бы мы не перевели на новый стандарт свои заводы — румынский и болгарский, — нас просто бы остановили. И здесь нельзя входить в чье-то положение. Власти установили сроки — а мы под эти сроки формируем свои инвестиционные программы, тратим деньги не для того, чтобы услышать потом: «А я не смогла». Так нельзя, потому что если вы говорите, что сравняете экспортную пошлину на мазут с нефтью, то мы к этому сроку должны или подготовиться, или нести убытки.
— Ну а как быть, если «третьего» бензина не хватает?
— Сегодня бензина на российском рынке достаточно, потому что никто не запрещает производить «третий» и «четвертый», но акцизы на них выше, чем на «пятый». Бензина хватает. Был короткий ажиотаж в конце июля из-за ремонтов, но я не видел ни одной заправочной станции, которая была бы остановлена из-за отсутствия бензина.
— Судя по графику цен на бензин, «Роснефть» и поглощенная ею ТНК держатся в лидерах по самым высоким оптовым ценам на бензин, а в рознице, напротив, в числе тех, у кого цены самые низкие. Как такие ножницы сказываются на рынке и на вас?
— Мы сегодня покупаем часть бензинов на рынке — у нас большая сеть АЗС, поэтому мы не только поставляем на эти станции собственное топливо, но и закупаем часть бензина у «Башнефти». В 2015 г. мы вводим новый каткрекинг в Нижнем Новгороде, который даст почти 1,5 млн т бензина на российский рынок. За счет этого мы закроем проблему своего дефицита.
А коммерческую политику своих коллег я комментировать не хочу — их право формировать свой рынок, как они его видят. Нас регулируют ФАС и Минэнерго: они ежесуточно получают информацию о ценах — как оптовых, так и розничных. Это их функция — давать оценку.
— С такими сильными вертикально-интегрированными конкурентами у независимых розничных компаний есть будущее? И нужны ли они рынку?
— Я считаю, что такой рынок должен быть. Если вспомнить, как выглядели нефтяные компании 20 лет назад, — мы все имели собственные буровые компании, бригады капремонта, технику, строительные компании, банки, страховые компании. Мы имели собственную розницу, нефтепереработку, добычу. За 20 лет мы создали уникальный рынок частных предприятий в виде буровых компаний, сервисных, в банковской сфере. Мы вышли отовсюду! Я вижу, что в будущем крупные компании, так же как и на Западе, будут выходить и из розничного бизнеса. Я не знаю, сколько времени пройдет, — 10 лет или 20. Но будет формироваться новая система. Мы уже начали так работать — около 100 станций передали в управление частным лицам. Схема такая: частное лицо берет нашу станцию в эксплуатацию, гарантирует, что будет продавать только наш бензин (при нарушении мы ликвидируем договор аренды). И это частное лицо бьется за клиента, оно заинтересовано предоставлять дополнительные услуги. А крупные компании все же должны быть нацелены на крупномасштабные проекты, связанные с поиском новых месторождений в труднодоступных регионах, с модернизацией нефтеперерабатывающих и нефтехимических комплексов и обеспечением страны топливом.
Поэтому уже сегодня независимые игроки на этом рынке — это благо. На их базе и будут формироваться будущие дилеры для наших АЗС. У нас в Европе сегодня, в Голландии, на 600 станций весь аппарат — 120 человек. Всего. Все остальные — это частные лица, которые у нас арендуют заправки. В Финляндии у нас 400 станций. Аппарат работающих — с учетом шести нефтебаз — 240 человек. А люди, которые работают на этих станциях, — уже третье, четвертое поколение. Деды их там работали, отцы, сейчас сыновья пришли.
Бизнес, который завязан на обслуживании конкретного человека, в таком виде более эффективен, чем когда крупные компании нанимают персонал за зарплату и ему все равно, сколько они заправили людей — 100 человек или 150, все равно, вернется ли к нему клиент. А когда ты отдаешь АЗС в управление, эти люди уже бьются за клиента, чтобы не только он, но и его дети приезжали бы на ту же заправку.
Начинал оператором, как и все
— Вы обещали отправить сына Юсуфа после института работать в Западную Сибирь. Поехал?
— Он уже больше года там. Начинал оператором, как и все, сейчас он технолог, и он должен сам пройти этот путь. Я думаю, что опыт работы два-три года в Западной Сибири для молодого человека уникален: он начинает чувствовать, понимать, сколько стоит жизнь, на что люди живут.
— А когда он станет топ-менеджером «Лукойла»?
— Я думаю, нескоро. Это очень долгий путь, и если у него есть талант — потому что инженером без таланта можно стать, а руководителем нет… Вообще, у нас, чтобы человек стал руководителем среднего предприятия, должно пройти 10-15 лет.
— Вы не слишком строги с сыном?
— Я считаю, он должен пройти курс, который предусмотрен в системе компании. Он сам выбрал этот путь — стать нефтяником, сам пошел учиться в нефтяной вуз, а значит, он должен почувствовать, что такое Западная Сибирь, что такое нефть, что такое рабочая специальность, и только потом идти дальше.
— Не хнычет?
— Слава богу, нет.
