Если критерием стабильности является отсутствие массового протеста, то Россия выглядит спокойнее, чем Франция либо Италия. А потому есть основания предполагать, что российской власти удастся себя воспроизвести в 2011—2012 годах. Тем более что на самосохранение российской системы работает целый ряд факторов.
В первые в российской истории ресурсом российского самодержавия стал Запад. И потому, что либеральные демократии переживают кризис и пытаются решить свои проблемы через переход к «вненормативному» прагматизму. И потому, что западные правительства, не зная, что с Россией делать, пошли по легкому пути, назвав его «перезагрузкой». Вот ее содержание: «Россию не переделать. Будем сотрудничать с Кремлем какой есть и не будем его раздражать».
Дискредитация либеральной альтернативы также облегчает самосохранение единовластия. Дело не только в «лихих 90-х», когда под лозунгом либеральных реформ власть строила олигархический капитализм. На единовластие работает системный либерализм. Он представлен в правительстве и прослойкой обслуживающих власть словоохотливых западников. Аргументация системного либерализма незатейлива: «Россия не готова к радикальным переменам. Нужна постепенность. С властью следует вести диалог и осуществлять политику «малых дел».
Эта риторика является обоснованием системы-паразита, которая существует за счет одновременного «присасывания» к Западу и отторжения от него. Либеральная фразеология позволяет не только развивать рыночные отношения в той форме, которая облегчает присвоение рыночного продукта правящим классом. Она обеспечивает инкорпорирование российской элиты в ткань западного общества и ничуть не мешает национал-державническому курсу внутри России с целью изоляции российского общества от Запада.
Гибридность режима с его идеологической неопределенностью и размытостью правил игры сохраняет возможности для частичного удовлетворения интересов различных политических и социальных факторов. В ряде стран (Сербии и Украине) гибридные режимы облегчили их либерализацию, пусть в случае с Украиной и непоследовательную. В России режим-гибрид перемалывает любые попытки либерализации.
Отмечу и способность правящего класса к имитациям, которые дискредитирует даже намек на оппонирование. Правда, здесь трудно не увидеть парадокс. Ставший даже для части элиты одиозным, Путин с его агрессивной архаикой начинает провоцировать тягу к переменам. Напротив, Медведев с его модернизационной мантрой, порождая надежды на «оттепель» при своем полном бездействии, затрудняет обновленческий процесс. Вот ведь какая ирония истории: политик, выглядящий как реформатор, может принести прогрессу больше вреда, чем откровенный традиционалист. И дело не в принадлежности Медведева к правящей группировке. Испанский лидер Адольфо Суарес был любимцем Франко. И при этом он сумел стать отцом самой успешной трансформации, отказавшись от монополии на власть. «Модернизаторство» Медведева, напротив, заточено на то, чтобы эту монополию укрепить.
Воспроизводство системы облегчает и «фактор веры». Я имею в виду надежду экспертов и политиков на то, что тандем Путин — Медведев означает неизбежность раскола элиты и возникновение двух моделей развития — консервативной и умеренно-реформаторской. Реальных доказательств того, что дрязги между командами лидеров и их разная стилистика являются подтверждением наличия внутри власти концептуальных различий, найти не удается. Налицо доказательства обратного — того, что тандем является успешной формой сохранения во власти Путина и продления жизни персоналистской власти. Не потому ли сама власть благосклонно смотрит на попытки доказать «разность» внутри тандема?
Более того, правящая элита больше опасается «горбачевского синдрома», т. е. потери монополии на власть и, несмотря на усталость от Путина, явно предпочитает известное неизвестному. Но даже те элитные группы, которые являются потенциальными сторонниками либерализации, не готовы ее инициировать при отсутствии давления снизу.
Как система работает против себя
И все же «процесс пошел». Мы привыкли к падению систем под влиянием революции снизу. Между тем есть другая модель упадка, которую британский историк Арнольд Тойнби назвал «государственным самоубийством». Ее суть в том, что принципы построения системы могут вести ее к гибели и без революции. Именно так закончил свою жизнь Советский Союз. В жизни российской системы повторяется та же логика. Она действует столь же неумолимо, проявляя себя садистским для системы способом: то, что вчера поддерживало ее существование, сегодня начинает действовать против нее.
Президентская «вертикаль», построенная на субординации, ведет к бездеятельности бюрократии, обслуживающей «вертикаль», а в итоге к параличу процесса осуществления решений. Тотальная зачистка политической сцены выталкивает протест на улицу. Диктатура Кадырова, существующая за счет лояльности Путину, — пример того, как сам центр поощряет подрыв государственного устройства. Станица Кущевская с ее криминализацией власти — еще один признак разложения государства.
Недавно коррупция облегчала сосуществование государства и общества через практику неформальных сделок. Сегодня коррупция, заблокировав развитие, стала подрывать и стабильность.
Иное звучание приобретает и имитация. Сейчас мало кого уже обманешь созданием видимости парламента, партий и прочих атрибутов политики. Люди понимают, что имеют дело с фальшью, и фальшь зачастую раздражает больше, чем откровенный авторитаризм.
Впрочем, правящая элита уже не предпринимает усилий убедить россиян в том, что российская «демократия» настоящая: что суд независимый, партии заботятся об их интересах, а правительство думает о народном благе. Переход от имитации к откровенному пренебрежению к обществу — это новый шаг в деградации российской системы.
Ходорковского и Лебедева держат в тюрьме уже по совершенно издевательскому поводу. Митинги разгоняют, несмотря на уверения Медведева в приверженности демократии. Готовность власти «поделиться опытом» развития гражданского общества, например, с американцами, выглядит откровенным издевательством — в первую очередь над гражданским обществом.
«Да плевать нам!» — эта политика должна, видимо, демонстрировать уверенность и силу власти. На деле она убеждает в ее неуверенности и бессилии. В этой ситуации у власти неизбежно возникает искушение прибегнуть к репрессиям. А среди части общества может возникнуть стремление симметрично ответить. История нас учит: отсутствие возможностей для самопроявления только усиливает мощь противостояния власти и общества; а попытка власти применить силу превращает противостояние в конфронтацию.
Упор на неформальные сделки приводит к тому, что отдельные элементы системы занялись собственными интересами, ставя под угрозу выживание системы. Именно это произошло с милицией, которая (как и другие силовые структуры) в силу своей коррумпированности перестает быть инструментом защиты режима и становится фактором его дискредитации.
На сужение поля маневра российской системы работает и энергетический фактор. Настойчивые попытки Европы найти заменители российских газа и нефти говорят о том, что сырьевая зависимость ЕС от России, т.е. важнейший источник существования российского государства, имеет временные пределы.
Система начала работать против себя. Это вызов, на который правящая элита ответить не способна. Любое ее решение только ускоряет неизбежность. Реально бороться с коррупцией — значит отказываться от слияния власти и собственности и от своей монополии на власть. Смириться с коррупцией — значит согласиться на гниение, в том числе и власти. Отказаться от вертикали для правящей команды равнозначно политическому самоубийству. Держаться за вертикаль — значит повторить путь СССР.
Россия проскочила этап «застоя» в годы путинского президентства, которое воспринималось как «подъем». Сейчас мы вошли в фазу стремительной деградации. Надежды на то, что в системе осталось «окно возможностей» для эволюционных преобразований сверху, могут только затруднить выздоравливание. Либо сделать его невозможным.
Система себя исчерпала, и она нереформируема в принципе — вот та истина, которую нам доказывают сама жизнь и весьма энергично сами лидеры. Вопрос в том, что нужно сделать, чтобы неотвратимое падение системы не стало крахом России.
Есть ли альтернатива?
Система персоналистской власти выстроена так, что внутри нее вообще не может быть альтернативы. Реальная либеральная (и любая другая) оппозиция в России может быть только внесистемной. Но может ли внесистемная либеральная оппозиция использовать легальные поводы, например, приближающиеся выборы для того, чтобы заявить о себе, или она обречена на то, чтобы существовать в виде уличного протеста? До сих пор участие оппозиции в контролируемых сверху выборах подтверждало беспомощность демократически мыслящей части общества. Понятны опасения, что новые попытки оппозиции войти в эту реку закончатся тем же. Все зависит от того, сумеет ли оппозиция использовать механизмы единовластия для консолидации единомышленников. Для этого оппозиция как минимум должна открыто заявить, что не испытывает иллюзий относительно возможности свободных выборов в нынешней России и использует повод для того, чтобы получить доступ к обществу.
Это будет непростая задача: попытаться принять участие в имитации для того, чтобы доказать ее исчерпанность. Если не удастся второе, оппозиция опять станет частью кремлевского шоу.
Выборы
Приближающиеся выборы 2011—2012 годов будут играть роль, противоположную той, которую от них ожидает власть, — они станут элементом делегитимации власти. Причем если на выборы пойдет Путин, он тем самым даст новый толчок этому процессу. Медведев либо кто-либо «третий» в качестве кандидата правящей корпорации вызовут прилив новых надежд на перемены. Пройдет еще какое-то время, пока даже самым наивным не станет ясно, что очередные надежды — лишь отложенное разочарование. Впрочем, неужели опыта последних лет недостаточно для того, чтобы убедить упорствующих в своем оптимизме, что правящая команда не может отказаться от монополии на власть?
Кстати, среди обслуживающего власть слоя все активнее муссируется идея «компромиссов». Это признание неуверенности в будущем. Здесь, однако, важно не обольщаться: речь идет о поисках выживания все того же единовластия, возможно, за счет «контролируемой» состязательности. Между тем если речь идет о принципах — то здесь не может быть никаких компромиссов.
Какова будет скорость государственного самоубийства, пока неясно. Вспомним, что в 1990 году советское общество, поддерживая сохранение СССР, понятия не имело, что к концу 1991-го СССР исчезнет. Грядущие выборы могут стать актом воспроизводства российского единовластия. И не важно, кто его будет олицетворять. Пока не ощущается нарастания давления снизу, которое бы изменило этот сценарий. Но каждый акт самоизбрания власти в ситуации, когда у нее истощается ресурс задабривания населения, будет ударом по системе.
В этой связи возникает реальная угроза: омертвление системы может произойти раньше, чем возникнет конструктивная альтернатива. А потому нужно спешить — и с самоорганизацией либеральной оппозиции, и с активизацией всех сил, которые выступают за возврат к конституционным нормам (одно невозможно без второго). Есть и еще одна задача для контрэлиты: начать разработку механизмов перехода России к новой системе, которая будет построена на основе соревновательности. Именно это во времена «социализма» делали поляки и венгры, еще не зная, когда эти механизмы пригодятся. В России они могут быть востребованы раньше, чем мы предполагаем.
