Множество весен я видел, Боже, во всероссийском нашем саду, но не припомню такой похожей на окружающую среду. Помню я гласности блеск натужный и рассопливившийся застой, но не припомню такой недружной, и половинчатой, и пустой. Радости мало в ее соблазнах, шаг ее вязок и взор погас — будто бы лидеры несогласных организуют ее для нас. Все в ней бесплодно и бестолково. Март ее — копия февраля. Температура, как у Суркова, ходит кругами вокруг ноля. Чуть на рассвете засвищет птица — прочие морщатся: «Что за бред!» — будто не могут договориться, следует выступить или нет. Только отвыкнешь зубами клацать — ночью прогнозы опять грозят: в полдень капель, а в ночи за двадцать. Шаг вперед, два шага назад. Вечером сладко, а утром кисло. Словно певец оборвал строфу: только поехало — и повисло, скисло, увязло, обрыдло, тьфу.
Страшно подумать, какие весны мы умудрились бы произвесть — все они были бы судьбоносны и продолжались бы лет по шесть. Вроде бы ясно уже, что хватит: вымерзли нивы, гниет зерно, лыжи достали, санки не катят, дверь завалило, вставать темно. Мы деловито за стол садимся для резолюции «Не пора ль?!» — но не умеем достичь единства, должен ли все же уйти февраль. Вроде бы должен, твердим за водкой. Он отмороженный. Он дрянной. Он промежуточный. Он короткий. Он не справляется со страной. Все подморожено, все зажато, он беспредельщик и аморал. Вы выбирали его, ребята? Я его лично не выбирал. Кто сомневается, тот собака, не диссидент и не джентльмен. Так что он должен уйти. Однако — кто, объясните, придет взамен? Надо сперва шевелить мозгами, вдуматься, сформировать словарь… Это на Западе март в разгаре. К нам же, возможно, придет январь. Словно жена при постылом муже, мы опасаемся все сломать. Ткнешься налево — и будет хуже, ткнешься направо — едрена мать! Социум вытоптан и расколот. Замер испуганно ход планет. Вроде бы лучше тепло, чем холод. Но ведь придется сажать… о нет! Вроде зима и сама не рада, вроде и чувствует, что кранты… «Выйдем на улицы!» — «Нет, не надо. Все-таки холодно и менты».
— Выйдем двадцатого! Хватит жаться! Выйдем, ведя стариков и чад, требовать оттепель!
— Страшно, братцы. Вдруг отопление отключат?
— Что ты здесь делаешь? Вас не звали. Здесь демонстрирует средний класс.
— Я бы за оттепель, но не с вами.
— Я не за оттепель, но за вас.
Время бы вишням уже и дыням — мы же по-прежнему длим расчет: «Ветра бы свежего!» — «Нет, простынем». «Ливня бы теплого!» — «Протечет». Так бы тянулось оно годами. В Штатах качали бы головой. Всюду — в Берлине и Амстердаме — от потепленья стоял бы вой; мир утвердился бы в новом виде, дружно купаясь в волнах тепла, льды бы растаяли в Антарктиде, и Атлантида бы вновь всплыла, стала бы вишня цвести в саванне, белыми ветками шевеля… Мы бы, как прежде, голосовали в замкнутом круге, внутри нуля.
— Оттепель лучше зимы?
— Да вроде… Но, понимаете, грязь, дерьмо!
Как хорошо, что пока в природе многое делается само.
