Кризис должен играть «очищающую» роль, однако действия государства на рынке труда этому не способствуют, считает профессор Российской экономической школы (РЭШ) Ирина Денисова
Ирина Анатольевна, в чем, на Ваш взгляд, состоят особенности адаптации российского рынка труда к нынешнему кризису?
Доступная статистика показывает, что рынок адаптируется к падению производства примерно так же, как и раньше в ходе предшествующих периодов значительного спада производства. Изменения касаются преимущественно цены труда, а не сокращения занятости. Правда, достигается это не столько за счет роста невыплат зарплат, как случалось в 90-е годы, а, в основном, за счет сокращения продолжительности рабочего дня или рабочей недели, урезанием так называемых гибких частей заработной платы – надбавок, премий и доплат.
Как вы оцениваете попытки государства регулировать уровень безработицы?
Возникает ощущение, что власть напугана потенциально большой безработицей. И государство сегодня «давит» на крупные предприятия, вынуждая отказываться от сокращения численности работников.
Но так ли велика угроза безработицы? Российский опыт гораздо более серьезных кризисов и спадов производства показывает, что подобные опасения сильно преувеличены. Высокой открытой безработицы сегодня в России нет. И ожидать ее не приходится, поскольку многим предприятиям выгодно сохранить свой коллектив для последующего за кризисом подъема.
В то же время, издержки падения спроса на труд во многом несут работники, теряющие значительную часть заработков из-за отпусков без сохранения зарплаты, сокращенного рабочего времени и прямого урезания выплат. Замечу, что государство стремится противодействовать и попыткам снизить заработную плату. Тем самым предприниматели поставлены в жесткие условия, а государство, в конечном счете, будет вынуждено заплатить за это давление финансовой помощью.
Плохо не только то, что помощь будет оказана предприятиям, а не людям. Плохо и то, что кризис в этом случае, не выполняет свою очищающую функцию (и за это мы заплатим потерей эффективности экономики, еще большими структурными перекосами). За исключением, вероятно, лишь одного сектора – финансового.
Как-то забывается при этом, что потеря работы не всегда означает длительную безработицу. Люди находят себе другую работу. Усилия государства было бы целесообразно сосредоточить на снижении разнообразных барьеров создания новых рабочих мест, отраслевых и региональных, чтобы людям было легче найти новую работу, а также на снижении издержек смены работы. Как раз развитию конкуренции у нас уделяют очень мало внимания.
Кажется, государство все же пытается переломить ситуацию, разве не так?
Да, правительство значительно снизило административные барьеры для малого бизнеса, и это очень важно. В то же время, немалые ресурсы, в том числе финансовые, затрачиваются на организацию масштабных программ переобучения. Это важная мера, но совершенно несвоевременная в период активной фазы кризиса. Неясно ведь, какова будет структура экономики в будущем. Когда станет понятно, какие отрасли или регионы не смогут выйти из кризиса, тогда настанет пора помогать людям в активном возрасте и субсидировать обучение, это нормальная идея. А сейчас? Ну, к примеру, надо ли переобучать металлургов и на кого? А что если потом возрастет спрос на металл, и металлурги будут вновь востребованы? Будем обратно переучивать? Мне представляется важным понимать, что сейчас формируется новая структура мировой экономики, в том числе и в нашей стране. И предсказать в деталях как будет выглядеть новая экономика сейчас вряд ли возможно. В этом случае лучше помогать людям пережить тяжелые времена, в том числе через пособия по безработице. У нас же страхование от потери работы – именно как страхование – практически сведено на нет. А прямое госвмешательство на рынке труда избыточно и политизировано.
Аналитики полагают, что сегодня для рядового россиянина приоритетным фактором при выборе рабочего места становится не размер реальной заработной платы, а стабильность. Отсюда – тяготение к бюджетному сектору. Вы подтверждаете эту тенденцию?
В экономике есть понятие трейд-офф или компромисса. Например, все участники финансового рынка знают, что высокая премия предполагает высокий риск. Так же обстоит дело и на рынке труда: перед соискателем стоит выбор профессии, сектора рынка и т.д. Каждый выбор – своя премия (заработок) и свой риск (вероятность потерять работу). Например, представители финансового сектора, получавшие высокие зарплаты и ренты, были одними из первых в рядах уволенных. Я за них не очень беспокоюсь, потому что они накопили приличные сбережения, к тому же это люди с достаточно высокой квалификацией, они найдут себя на рынке труда.
Государственный сектор предлагает относительно меньшую зарплату, но зато с неким социальным пакетом и большей стабильностью. Вот почему – и не только в период кризиса – семья самостоятельно диверсифицирует риски, и один из ее членов работает в госсекторе, имея в виду, что в период высокого риска потери работы в частном сегменте, в «ячейке общества» сохранится пусть невысокая, но стабильная зарплата. Это нормальное поведение людей.
Другое дело, что сейчас у госсектора есть неплохая возможность привлечь недостающие ему высококвалифицированные кадры, на которые частный сектор пока не предъявляет спрос. В тоже время наш госсектор достаточно раздут, в некоторых регионах его доля достигает трети от общей занятости. Так что реформа бюджетного сектора – тоже неизбежность, она нам еще предстоит.
Как бы нам смогла помочь развитая система пособий по безработице, которая у нас, по Вашему мнению, отсутствует?
В России при отправке работника в неоплачиваемый отпуск издержки несет, как правило, только он сам, ну и немного (в зависимости от переговорной силы) работодатель. А, например, в американской системе, сформированной в процессе прохождения через многочисленные кризисы, такие издержки распределены между участниками страхования от потери занятости, т.е. большинством работников и работодателей.
Работодателю во всех странах при временном спаде спроса выгодно на какое-то время распустить работников, а не совсем их уволить, ведь с началом подъема возникнет потребность вернуть нужных людей. Поэтому в период экономического кризиса и спада спроса многие предприятия временно увольняют работника и обязуются вернуть его, когда конъюнктура улучшится. Часто происходят массовые временные увольнения (то, что называется lay-off).
В развитых странах пришли к выводу, что большинству экономических агентов (как работникам, так и работодателям) выгоднее застраховаться от издержек, связанных с временным сокращением спроса, нежели нести их индивидуально. В период плохой конъюнктуры работника отправляют в отпуск без сохранения зарплаты, но при этом он получает пособие через систему страхования от потери занятости, то есть, он зарегистрирован как безработный и получает пособие. При такой развитой системе страхования от потери работы издержки временного спада распределены между всеми участниками этой страховой системы, которые в период экономического подъема отчисляют деньги в фонды занятости.
В США такие фонды работают на уровне штатов, есть также федеральный фонд, который страхует и добавляет деньги в период сильных экономических кризисов. Все отчисляют деньги в эти структуры в период экономического подъема, чтобы пережить кризисные времена, сопровождающиеся полной или временной потерей занятости, либо сокращением рабочего времени (например, до трех рабочих дней из пяти, два из которых оплачиваются фактически из фондов занятости).
А что у нас?
Наша система, задуманная в 1990-е гг., сначала выстраивалась по аналогии с западными (правда, ситуация lay-off никогда не учитывалась). Скажем, многие условия получения статуса безработного и привязка пособия к заработку до безработицы сходны. К тому же, в 90-е годы в ней присутствовали элементы страховой системы, когда взносы (через отчисления на эти цели от фонда заработной платы) шли в Фонд занятости. Важно также, что была привязка (она формально сохраняется) к предыдущей заработной плате, т.е. к тем налогам, которые сотрудник отчислял, причем привязка в пропорции, соответствующей большинству стран. Я помню, что в первые месяцы кризиса 1998 года некоторые потерявшие работу финансисты успели получить довольно высокое пособие (75% предыдущей заработной платы). После этого государство решило не нести такие высокие расходы, ввело ограничение сверху. Сейчас максимальное пособие по безработице составляет 4900 рублей. Кроме того, Фонд занятости упразднили, и теперь пособия – часть бюджетных расходов.
Для больших групп работающих возникает резонный вопрос: какой смысл отчислять средства, если при наступлении страхового случая вы получите такие маленькие страховые выплаты? Поэтому сейчас каждый работающий сам думает, как застраховать себя, то есть люди пытаются находить свои схемы, или вынуждены соглашаться на любую работу. Можно ли им помочь? По-моему, да. И теоретически, и практически можно было бы перераспределять средства и помочь людям, оказавшимся в трудном положении, причем как на низшей, так и на высшей фазе цикла (поскольку есть процикличные и контрцикличные отрасли). Это могло бы быть выгодно и эффективно для всех. Я не предлагаю делать это сейчас, но думать над созданием такой системы уже пора. Кроме того, как раз кризис дает понять большинству участников рынка труда, что риски значительны, и страхование выгодно.
Можно ли сказать, что сегодня на рынке труда ослабилось влияние соискателей, и переговорная сила – на стороне работодателя?
Для работников массовых профессий работодатель продолжает играть роль первой скрипки, хотя бы потому, что у нас нет влиятельных профсоюзов, отстаивающих интересы групп работников. Переговоры один на один, как правило, приводят к тому, что кандидат соглашается на условия нанимателя. С более квалифицированными работниками ситуация несколько иная. Владение редкими навыками – хороший аргумент в пользу высокой зарплаты, и работодатель, как правило, вынужден с этим согласиться.
Многое еще обусловлено демографией, в том смысле, что рождаемость у нас низкая, смертность высокая, а миграция ограниченная. Так что до кризиса мы наблюдали положительный для экономики процесс: относительный дефицит кадров – и в плане квалификации, и просто в физическом смысле. И этот дефицит кадров вел к замене технологий. Грубо говоря, вместо привлечения десяти работников с лопатами становилось выгоднее купить экскаватор. Это было движение в сторону модернизации нашей экономики, основанное на рыночных принципах сопоставления издержек и выгод. Сейчас, в период экономического спада, этот процесс остановился. Но как только все встанет на свои места, мы вновь вспомним о том, что у нас есть демографические проблемы. Демографические ограничения – факторы более длительного порядка, чем циклические кризисы. И тенденция к росту дефицита работников более сильная и устойчивая, чем волны спада производства, какими бы длительными они не были. Труд становится относительно более редким ресурсом (по сравнению с другими факторами производства), и это хорошо. До сих пор часто было невыгодно применять новые, менее трудозатратные, технологии (в том числе управленческие), Так что реальная заработная плата в нашей стране будет расти, а кадровым агентствам хватит работы надолго.
В качестве подтверждения могу привести такие цифры. В российском ВВП совокупная доля труда все еще 35-40%, а в развитых странах она составляет 70-75%. Так что нам расти и расти: относительное удорожание труда вследствие демографии приведет к смене технологий и росту производительности труда, что подтянет долю труда в ВВП к уровню развитых стран. Но процесс это длительный. Отмечу, кстати, еще одну положительную для освоения новых технологий черту российского рынка труда – как ни крути, базовое образование у нас совсем неплохое, что значительно снижает издержки переобучения под требования новых технологий.
