Из-за кризиса портфель «Реновы» Виктора Вексельберга с конца лета 2008 г. подешевел вдвое — до $8 млрд. Бизнесмен не избежал margin calls по некоторым своим инвестициям. Но все закончилось благополучно. «Ренова» смогла рефинансировать кредиты, взятые два года назад на покупку швейцарских активов — Sulzer и Oerlikon, обезопасив себя от их потери. Вексельберг верит, что эти покупки помогут наладить технологичные производства и в России. Ведь только благодаря инвестициям в такие проекты Россия к выходу из кризиса может качественно изменить структуру своей экономики. Бизнесмена лишь расстраивает, что власти не все делают для того, чтобы это произошло.
— Какой страна выйдет из кризиса?
— Это наиболее важный сейчас вопрос. Россия находится на развилке. Сейчас решается, будет ли наша экономика и дальше ориентирована на нефть, металлы, другое сырье — или мы совершим качественный скачок. Перед правительством сейчас стоят две важнейшие задачи. Первая — сохранить социальную стабильность, чтобы не было чрезмерной безработицы, неудовлетворенности масс. С этим правительство, я уверен, справится и уже делает все для того, чтобы снять эту проблему. Вторую задачу правительство также декларирует: к 2020 г. мы должны перестроиться на инновационные рельсы. Правительство говорит: «Мы не будем помогать убыточным предприятиям, не будет протекционизма, надо развивать технологичные производства». Это очень верные цели. Но, к сожалению, делается для решения этой второй задачи меньше, чем декларируется. Антикризисный план и, как следствие, бюджет стремления к выполнению этой цели не отражают. Яркий пример — автопром. Какие тут меры помощи выбраны? Повышение ввозных пошлин и прямые денежные вливания. Это неплохо, что тому же «АвтоВАЗу» дали денег. Но скорее всего они уйдут на выплату долгов, зарплат. А ведь можно было бы дать и больше, но поставить четкую цель: разработать, скажем, в течение пяти лет автомобиль, который будет реально конкурировать с европейскими или другими мировыми автоконцернами. Вы вообще можете назвать сейчас хоть один более или менее крупный инновационный проект, связанный с технологией следующего поколения, который финансируется правительством? Если что-то и происходит, то это разовые и отдельные вливания, а ведь для качественного скачка должна быть разработана целая программа поддержки таких проектов, их финансирование должно быть системным.
— Чем это все грозит?
— Европа, США и даже Китай через пару-тройку лет создадут еще более современные технологии, а мы опять будем в роли догоняющих. Посмотрите на Китай. Он сейчас старается вкладываться буквально в любые перспективные технологии. А у нас экспансия на Запад как и кем ведется? Теми компаниями, кто накопил деньги, — металлургами и нефтяниками, которые делают покупки за рубежом в своем же сегменте. То есть мы в той же «сырьевой лодке» и остаемся.
— Но правительство же эти цели не зря декларирует?
— Внутри правительства тоже идет дискуссия. Часть — за, часть — против. Пока, к сожалению, побеждает такая философия: государство готово помогать гражданину, а бизнесу пусть помогают банки. Но опять же, возьмите ставку рефинансирования. Почему у нас это 12,5%, тогда как на Западе — почти ноль? Там 10-летние кредиты, у нас — максимум год. Там — прямое финансирование проектов правительством, институтами развития. А у нас это делается через банки, у которых своя логика: не брать на себя риски. Нам тоже надо срочно создавать такие институты развития, иначе мы никуда не сдвинемся. США триллионы долларов вкачали целевым назначением в бизнес, но при этом не боятся банкротить предприятия. Или возьмем Швейцарию. Если там компания попадает в сложную ситуацию, связанную с потерей рынка, то она может рассчитывать на помощь государства. Она может прийти в правительство и сказать: «У меня есть план. На перестройку производства по новой технологии мне нужно 1,5 года. В течение этого времени я не буду работать, мне надо еще провести исследования этой технологии, но по итогам я гарантирую такой-то результат». Если правительство верит в предложение компании, оно само финансирует эти исследования и на период перестройки платит 80% зарплаты работникам, чтобы они не оказались на улице. А мы в России финансируем образовательные программы безработным, при этом точно не зная, какие именно специалисты компаниям нужны. Эти деньги можно было дать предприятиям, они бы сами могли эффективнее организовать переобучение.
— Проблема в том, что некому принять такое решение?
— У некоторых чиновников есть боязнь взять на себя ответственность в этом вопросе. У других приоритет — социальная стабильность. А один человек всегда за всех решать не может.
— Считается, что во время кризиса нужно развивать и инфраструктурные проекты.
— Это, безусловно, надо делать. Но это все равно не перевод экономики на инновационные рельсы. Это решает вопрос с занятостью населения. Но и тут есть проблемы. Возьмем инфраструктурные проекты в области ЖКХ. Институты поддержки этого сектора сейчас работают слабо. Мы, к примеру, продвигаем идеологию комплексного развития территорий. Строим район «Академический» в Екатеринбурге. Все было хорошо — проект на 25 лет, в нем гарантировалось участие местных и федеральных властей. Мы за два года построили всю инфраструктуру, первые 75 000 кв. м жилья сдаем в этом году. Но не мы же должны строить больницы и школы! Это дело государства, региона, муниципалитета. А местные чиновники говорят: у нас ситуация изменилась, денег нет.
— Стройку заморозите?
— Нет, будем строить, вести переговоры.
— Кризис серьезно отразился на одной из основных компаний из портфеля «Реновы» — UC Rusal. Есть ли риск ее банкротства?
— С UC Rusal все будет хорошо. Компании не грозит банкротство, потому что кредиторы в этом не заинтересованы. Просто посмотрите на факты. На момент начала кризиса у компании было три основных кредитора — Михаил Прохоров, западные банки, государство. Все они живут разной логикой, но никто до сих пор не предпринял никаких действий, чтобы запустить банкротство. Хотя у каждого был для этого повод.
Банкротство необходимо лишь в тех случаях, когда кредиторы не удовлетворены финансовым состоянием компании и им не нравятся предложения, которые делает менеджмент для выхода из кризиса. Наконец, когда есть риск потери компанией места в отрасли. У UC Rusal все не так. Компания была, есть и остается мировым лидером в производстве алюминия. Предложенная менеджментом антикризисная программа очень конструктивна, разумна и рациональна. UC Rusal способна рассчитаться по долгам, просто на это понадобится больше времени. Об удлинении выплат и идут переговоры с кредиторами. С Прохоровым долг уже урегулирован, его основная часть конвертирована в капитал ($2 млрд в 4,5% акций. — «Ведомости»). Это означает, что инвестор верит в компанию. Оценка UC Rusal для этой сделки — $36 млрд. Риски неполучения доходности банками-кредиторами минимальны. Компания все рассчитала. А ведь банкам что нужно? Отдать деньги надежному заемщику и получать доходность. К примеру, возьмем General Motors. Ситуация, схожая с UC Rusal, но их финансовая модель не показывает кредиторам картины, которая позволяла бы поверить, что деньги вернутся. Поэтому там говорят о банкротстве, а в UC Rusal — нет.
— Прохоров берет половину оставшегося долга UC Rusal в $800 млн облигациями «Русал-Братска». В чем смысл?
— Облигации будут ликвидной бумагой. Их можно будет продать в рынок, а возможно, у него уже есть какие-то договоренности по продаже облигаций. Вторая часть долга — на $400 млн — будет пролонгирована, выплаты привязаны к ценам на алюминий на LME. То есть принцип погашения задолженности будет таким же, как и у других кредиторов.
— С ВЭБом переговоры о реструктуризации долга в $4,5 млрд также ведутся?
— Да, и очень активно. В них вовлечены представители государства. Надо понимать, что урегулирование долгов UC Rusal невозможно по отдельности с каждым из кредиторов. Мы вряд ли подпишем соглашение с западными банками, если не будет четкого понимания того, как будет урегулирован долг перед ВЭБом. Сейчас основной обсуждаемый вариант — выпуск ВЭБом облигаций под долг UC Rusal, который в конечном итоге может быть конвертирован в акции компании. Мы считаем, что это предложение обладает набором плюсов для ВЭБа и для государства. ВЭБ получит деньги назад, а государство сможет вернуть их в резервный фонд. Переговоры идут довольно успешно.
Правда, у нас может быть и другая альтернатива. Рыночная стоимость пакета «Норникеля», находящегося в залоге у ВЭБа, уже больше суммы кредита. Это уже не $2,5 млрд, как три месяца назад. Мы можем его просто продать и погасить долг. Желающие купить есть.
— Владимир Потанин?
— Не только он, это многим интересно. Все же верят в «Норникель». Бюджет компании просчитан из цены никеля в $10 000 за тонну, а сейчас металл стоит уже около $11 000 за тонну. Меньше, я думаю, не станет. Наши риски по кредиту ВЭБа сейчас минимальны. А государство, наоборот, заинтересовано, чтобы пакет «Норникеля» был у нас. Мы понятный инвестор. Вдобавок все же хорошо знают, за сколько мы его купили. Мы не хотим дешевле продавать. И точно не продадим дешевле, вот увидите.
— Действия Альфа-банка по взысканию долга с UC Rusal — это риск для подписания глобального соглашения по реструктуризации долга?
— Ну о чем вы говорите! Иностранные кредиторы контролируют долг в $7,4 млрд, «Альфа» — меньше $100 млн. У них, конечно, своя правда и логика. Я их позицию уважаю. Но заплатить мы им тоже не можем. Иностранные банки тогда скажут: «Раз платите им, платите и нам».
— Вы партнер совладельца «Альфы» Михаила Фридмана в другой компании — ТНК-ВР. Не пробовали с ним поговорить, попросить пойти на уступки?
— О чем тут говорить? Он защищает свои интересы. Ему некомфортно больше быть кредитором UC Rusal. У западных компаний другая позиция. Их устраивает UC Rusal, они не хотят менять наши риски на риски других компаний.
— В переговорах с банками вы лично участвуете, Олегу Дерипаске помогаете?
— Мы ему морально помогаем, с банкирами я не встречаюсь.
— Если вдруг понадобится, акционеры UC Rusal деньгами могут помочь?
— Будем реалистами: без урегулирования вопросов с основными кредиторами акционеры UC Rusal ничем компании не помогут. Вы хорошо знаете, что у нынешних акционеров UC Rusal — не единственная компания, требующая участия.
— Не обязательно деньгами помогать. Вы же можете от дивидендов отказаться, если, конечно, есть с чего платить.
— С момента начала кризиса мы уже не получаем дивиденды и получать их не будем, пока не урегулируем отношения с кредиторами. Прибыли сейчас у UC Rusal нет. В I квартале мы близки к нулю, хотя год, я думаю, можем закончить с небольшой прибылью. Я верю в рынок, а во-вторых, к концу первого полугодия будет заметен эффект от антикризисной программы.
— Какие еще риски для UC Rusal вы видите?
— Самый очевидный — цена на алюминий. Если бы она поднялась, у нас не было бы проблем. Далее, много проектов остановлено, надо вернуться к их исполнению. Ведь в тот же Тайшетский или Богучанский проекты уже много средств вложено, а денежный поток они не генерируют. Наконец, UC Rusal необходимо закрывать неэффективные предприятия. У компании есть заводы — памятники советской индустрии, типа Волховского. Конечно, такие предприятия, хотим мы или нет, мы вынуждены будем закрывать или перепрофилировать. Это будут больше социальные мероприятия — при закрытии заводов важно в максимально возможной степени смягчить последствия для трудовых коллективов, заранее разработав программы их переквалификации и перевода на другие производства.
— В начале года много говорилось об объединении «Норникеля» с «Металлоинвестом» и еще рядом компаний. Но в итоге эти разговоры, в том числе на уровне правительства, ничем не закончились. Вы довольны, что от этой идеи отказались?
— Целесообразно ли появление в России глобальной горнодобывающей компании? Ответ: да. Масштабы компании — это гарантия стабильности. Продуктовая и географическая диверсификация дают больше гибкости и доступа к более дешевым деньгам. Для создания глобальной компании UC Rusal и покупала пакет в «Норникеле». Второй вопрос: что делать сейчас? Конечно, во время кризиса такая сделка отходит на второй план. Нельзя сейчас отвлекать менеджмент на решение еще и этой задачи. Поэтому правительство, собрав предложения, приняло правильное решение — не проводить пока такую сделку. Но в будущем к этому вопросу мы еще вернемся.
— Акционеры «Металлоинвеста» от этой идеи не отказались?
— У каждого своя логика. Это интересная, нормальная дискуссия.
— Вы с партнерами владеете долей в UC Rusal через компанию Sual Partners. С момента создания объединенной компании доли владельцев Sual Partners как-то менялись? Вы по-прежнему с Леонардом Блаватником не одни?
— Да, мы не одни. Изменения внутри Sual Partners были, но они незначительные.
— Прошлогодний конфликт акционеров ТНК-BP закончился подписанием новой версии соглашения акционеров. В нем есть новый мораторий на продажу партнерами своих долей?
— Таких ограничений нет.
— По вашей информации, не планирует ли кто-то из совладельцев компании продавать, сокращать свою долю?
— За других мне говорить трудно. Для «Реновы» это стратегический, долгосрочный актив.
— В совет ТНК-BP вошли независимые директора, в том числе Герхард Шредер, а вот руководителя до сих пор нет. В чем дело?
— Компания пережила кризисный период, связанный с пересмотром взаимоотношений акционеров, корпоративной структуры управления. Нам удалось в итоге сделать главное — реализовать тот принцип, который был заложен при создании ТНК-BP. Теперь можно говорить, что это независимая структура; главный принцип развития — доминирование интересов самой компании, а не кого-то из ее акционеров. После того как мы ввели институт независимых директоров, пересмотрели правила принятия ключевых решений, многие острые вопросы потеряли свою актуальность.
— В том числе и вопрос с назначением нового гендиректора?
— Мы видим, что команда, которая осталась работать, вполне адекватно справляется с задачами, стоящими перед компанией, так что спешки нет. Инвестиции акционеров ТНК-BP долгосрочные, каждый хочет видеть компанию лидером отрасли и максимально капитализировать свои вложения. Гендиректор не может быть конъюнктурным человеком, он должен прийти в компанию минимум на 3-5 лет. Лучше мы немного подождем, зато будем уверены, что выбрали того человека, который соответствует этим критериям.
— Есть ли short list кандидатов на данный момент? Продолжаются ли переговоры с бывшим гендиректором «Норникеля» Денисом Морозовым?
— Кандидатов несколько. Морозов отвечает всем требованиям, которые мы формально предъявляем кандидатам. Он остается в short list, но акционеры продолжают консультации между собой.
— Рассказывают, что проблемы в переговорах с ним начались именно на стадии обсуждения его кандидатуры с вами…
— Я, конечно, возглавляю комитет по компенсациям (смеется) и в большой степени отвечаю за кадры, но выбор нового гендиректора — это коллегиальное решение.
— У вас лично не было мысли отойти от участия в оперативном управлении компанией?
— Если исходить из общеустоявшихся взглядов на то, как должен формироваться менеджмент в компании, конечно, акционерам там делать нечего. (Виктор Вексельберг и Герман Хан — совладельцы ТНК-BP — занимают должности исполнительных директоров компании. — «Ведомости».) Лично я исхожу из того, что рано или поздно нужно уходить из компании, она должна управляться менеджментом. Полагаю, что другие акционеры в целом разделяют мою точку зрения, но не хотел бы говорить за них.
— Но пока этот момент ухода не наступил?
— На самом деле существенную роль здесь сыграла не только наша внутренняя ситуация, но и кризис. Акционеры, наоборот, возвращаются к более плотному управлению активами и, как следствие, более оперативно реагируют на изменение ситуации и эффективней участвуют в управлении. Если в какой-то момент откроются дополнительные возможности, акционер сумеет вовремя сориентироваться, а менеджмент все же ведет себя более сдержанно.
— А что с переговорами с «Газпромом» по Ковыкте?
— Думаю, у нас с «Газпромом» нет альтернативы, кроме как о чем-то договориться. Но постоянно что-то мешает, теперь — кризис.
— Срок соглашения с «Газпромом» по этой сделке уже истек?
— Соглашение является бессрочным.
— Во сколько вы сейчас оцениваете Ковыкту?
— В соглашении прописана формула цены. Она учитывает наши фактические затраты и проценты, так что цена особо не меняется. Затраты подтверждены аудиторами, сумма сделки остается в районе $900 млн.
— Каков риск отзыва лицензии на Ковыкту, ведь чиновники давно грозятся это сделать?
— Документ, подписанный с «Газпромом», является юридически обязывающим, поэтому отзыв лицензии не совсем наша проблема. Думаю, в какой-то момент «Газпром» должен будет что-то нам предложить. Возможно, в сделку в итоге будут вовлечены какие-то другие активы «Газпрома». Но сейчас никакого обсуждения как такового нет.
— Дивидендную политику с поправкой на кризис акционеры ТНК-BP менять не планируют?
— Нет. За прошлый год компания, как и всегда, выплатит 40% чистой прибыли.
— Насколько мы понимаем, деньги вам нужны. Например, для оплаты так называемой госдоли в ТГК-6 и ТГК-7. По нашей информации, «КЭС-холдинг» просрочил платежи.
— По этим компаниям было две группы сделок. Первая — выкуп эмиссий: они оплачены полностью. Вторая — выкуп так называемых госпакетов: здесь были рассрочки платежа. И по второй группе сделок мы находимся в переговорах с государством о реструктурировании наших взаиморасчетов по обеим компаниям. Платежи у нас уже пропущены.
— Какие условия прописаны в договорах? Что произойдет, если вы не заплатите?
— Пакеты остаются у государства. Но это миноритарные доли, и для нас ничего не изменится — у нас есть контроль в обеих компаниях. Хотя о крайних мерах говорить еще очень рано — мы находимся в самом разгаре переговоров.
— Госкомпании уже отбились от части инвестпрограмм, частные продолжают переговоры. Недавно премьер Владимир Путин сказал, что все инвестпрограммы должны быть выполнены. Есть ли надежда, что правительство разрешит перенести хотя бы сроки строительства станций?
— Безусловно, надежда есть. Ведь Владимир Владимирович говорил и то, что нужно внимательнее отнестись к конкретным проектам, оценить целесообразность переноса сроков или площадок некоторых из них. Например, у ТГК-9 был проект в привязке к UC Rusal — строительство мощности Богословской ТЭЦ. Теперь UC Rusal справедливо отказывается от заключения долгосрочного контракта по электричеству. Зачем тогда строить? Поэтому государство должно осознанно принимать решение.
— От каких инвестпроектов могут отказаться ТГК «КЭС-холдинга»? Какой объем мощностей явно не нужен?
— Нет такого вопроса, что мощности не нужны. У нас есть обязательства, привязанные к тем объемам средств, которые были привлечены в ходе допэмиссий ТГК. И мы на 100% выполним эти обязательства. Но теперь надо смотреть, где эти мощности востребованы, а где нет. И мы просим, чтобы государство определилось: скажите, где вы хотите, чтобы мы построили новые мощности? Сроки будут определены, когда будет понятна эта привязка.
— Тем не менее пока остаются штрафы за срыв инвестпрограммы — 25% от размера инвестиций. Как по-вашему, их отменят?
— Я надеюсь, здравый смысл победит. Ведь причина не в том, что мы не хотим строить, а в том, что это экономически нецелесообразно — ни для кого, для государства — в первую очередь.
— Есть ли у компаний «КЭС-холдинга» дефицит средств на инвестпрограммы и какой?
— Нет, у нас с деньгами все в порядке.
— Значит, меры поддержки энергетиков, которые обсуждают чиновники, — субсидирование ставок, госгарантии и проч. — для вас не актуальны?
— Конечно, актуальны, мы будем ими пользоваться, но, еще раз говорю, деньги есть.
— А с неплатежами как дела обстоят?
— Не так страшно. Я думал, ситуация будет хуже. Нельзя сказать, что картина радужная, но она не такая, чтобы оказаться проблемной для отрасли.
— Не разочаровались, что вообще пришли в этот сектор?
— Сейчас инвестиции в энергетике, конечно же, выглядят не такими привлекательными, как это было раньше. Сектор оказался одним из самых пострадавших на фондовых рынках. С другой стороны, я думаю, мы в ближайшее время окажемся свидетелями столь же бурного роста. Поэтому в долгосрочной перспективе как системообразующая отрасль энергетика остается нашим приоритетом.
— Новые активы в энергетике покупать не будете? Были, например, слухи о переговорах с группой «Синтез» по ТГК-2.
— Не будем.
— Стал ли уже совладельцем «КЭС-холдинга» Михаил Абызов? У него ведь был опцион примерно на 30% компании.
— Нет, опцион остается. Он бессрочный и действует до тех пор, пока акционеры его не пересмотрят.
— Общий долг Renova Holding за год не изменился? Раньше он был на уровне $2,9 млрд.
— Долг уменьшился почти в два раза. Соответственно, при текущей оценке активов группы примерно в $10 млрд он не выглядит каким-то устрашающим. Мы погасили часть обязательств, в основном по швейцарским активам — Sulzer и Oerlikon. Оставшийся долг пролонгирован на два года. У нас были margin calls по кредитам на покупку этих двух активов, но дефолтов не было. А теперь после переговоров с банками условия кредита не привязаны к цене акций, хотя акции по-прежнему в залоге.
— Какова сумма кредита и прежними ли остались банки?
— Речь идет о более чем $1 млрд, банки те же — это четыре западноевропейских банка, названия которых я не могу разглашать по условиям конфиденциальности.
— Швейцарские власти недавно возобновили расследование по поводу правильности раскрытия вами информации при покупке доли в Sulzer. Теперь историей интересуется местный минфин. С чем вы это связываете?
— Два года финансовые надзорные органы Швейцарии вели расследование обстоятельств сделки и в январе по его результатам опубликовали свой доклад. В нем не говорилось ни слова о том, что «Ренова» нарушила законодательство. Однако именно этот доклад является основой для начала нового расследования федеральным департаментом финансов Швейцарии. Никакой новой информации не было представлено. Я могу только догадываться о том, почему без объяснения причины было начато новое расследование.
— Чем вам грозит это расследование?
— Главное, что сделки по приобретению были произведены в соответствии с действовавшим на тот момент в Швейцарии законодательством. Уже после этого были приняты изменения в нормы права, не допускающие проведения таких сделок без соответствующих уведомлений. Если все-таки швейцарские регулирующие органы посчитают это нарушением, то максимум, что грозит, — это штраф. Но этот риск мы делим с нашими австрийскими партнерами, которые, кстати, уже продали свои акции. Развернуть сделку нельзя. Акции собирали швейцарские банки и Deutsche Вank. Они все, как я уже сказал, делали по закону. Просто в Швейцарии многие оказались в шоке, что пакет продали иностранцам. В любом случае штраф на нас можно наложить только через суд.
— Чем вас не устраивал Ульф Берг как председатель совета директоров Sulzer?
— В соответствии со швейцарским законодательством и учредительной документацией Sulzer председатель совета директоров имеет очень обширные полномочия, позволяющие фактически контролировать компанию. За время совместной работы доверия к Бергу у нас так и не появилось в силу многих причин, поэтому накануне годового собрания мы честно предупредили, что не будем поддерживать его переизбрание в состав совета.
— Будет ли «Ренова» собирать внеочередное собрание акционеров Sulzer, чтобы провести в совет Юргена Дормана и сделать его председателем?
— Скорее всего, мы будем поддерживать его кандидатуру на пост председателя совета директоров Sulzer. Но решение о созыве внеочередного собрания еще не принято.
— В мае заканчивается соглашение, по которому вы обещали не увеличивать долю в Sulzer выше 33%. Планируете возобновить скупку?
— Пока мы в этом необходимости не видим. Нам комфортно с тем пакетом, который у нас есть.
— А объединение Sulzer и Oerlikon инициировать планируете? Инвесторы опасаются, что вы пойдете на такую сделку, чтобы решить проблему Oerlikon с долгом за счет денег Sulzer.
— Сегодня ни одна из компаний не готовится к слиянию. Компания Oerlikon действительно находится в более сложном финансовом положении, однако хочу подчеркнуть, что слияния компаний для решения финансовых проблем Oerlikon за счет Sulzer не произойдет. Слияние возможно только исходя из промышленной логики, обеспечивающей заметный синергетический эффект. При этом мы не можем полностью исключить возможность слияния в долгосрочной перспективе как компаний в целом, так и их отдельных подразделений. Но решение о слиянии будет принято акционерами обеих компаний только исходя из его производственной целесообразности. Повторюсь, в настоящий момент вопрос о слиянии не актуален: обе компании должны сосредоточиться на разработке и реализации стратегии деятельности в период кризиса. В то же время могу совершенно определенно сказать, что мы намерены активно продвигать продукцию обоих концернов на российский рынок.
— В прошлом году Oerlikon и «Роснано» подписали соглашение о сотрудничестве. Как оно развивается?
— Мы ведем интенсивные переговоры с «Роснано», чтобы реализовать в России проект на базе тонкопленочных покрытий в солнечной энергетике. У Oerlikon есть технологии, которые она может передать в Россию. Правда, мы столкнулись с непониманием: мол, зачем России, северной стране, солнечная энергетика. Но речь же идет не о том, что Россия будет делать панели для солнечных батарей для себя, возможен экспорт. Мы можем с нашими ресурсами создать целую новую отрасль, которая к тому же решит еще ряд проблем в смежных секторах. К примеру, у нас нет хорошего стекла или производства моносилана и сверхчистых газов, без которых невозможно развитие современной электроники. Этот проект позволил бы их создать. У «Реновы» уже есть опыт в солнечной энергетике. Мы владеем компанией Avelar, работающей на рынке альтернативной энергетики в Европе. В основном это Италия, но мы выходим и в Испанию, Германию, Грецию.
— У вас еще есть и газовые проекты в Европе. Вы «Газпром» туда в партнеры не зовете?
— На рынке Италии мы из иностранных компаний крупнейшие трейдеры как по электроэнергетике, так и по газу. Но пока мы торгуем не газпромовским газом: с «Газпромом» договориться не получается, хотя мы хотим. Зато нам недавно одобрили проект на строительство в Италии, в Феррандине, газохранилища, одного из крупнейших в Европе (потенциал — 1,4 млрд куб. м газа).
— Кстати, о «Газпроме». Сейчас сокращается отбор газа у независимых производителей. Что это значит на практике?
— Все происходит очень цивилизованно. Производители собираются вместе и решают снизить производство газа пропорционально снижению «Газпрома».
— «Ростехнологии», «Ренова оргсинтез» и «Сибур» недавно объявили о том, что хотели бы объединить свои нефтехимические активы. Как продвигаются переговоры?
— Мы сейчас прорабатываем возможную схему консолидации активов. Но это не просто, у всех разное финансовое состояние, профиль производства. Объединение — не самоцель, поскольку, как любое объединение, должно прежде всего давать синергетический эффект. Вот над этим мы и работаем.
— Монголия недавно возобновила планы по привлечению инвесторов в разработку угольного месторождения Талван Талгой. Вы и En+ давно интересуетесь проектом. В условиях кризиса ваш интерес не исчез?
— Без РЖД мы в этот проект вряд ли пойдем. Проект тяжелый, основная проблема — транспортная инфраструктура. Как только все будет посчитано и будет понятно, как станет финансироваться строительство железной дороги к месторождению, мы решим, будем ли участвовать в проекте.
— Недавно кантон Цюриха отменил паушальное налогообложение, которое давало право гражданам, в том числе других стран, платить налоги в Швейцарии вне зависимости от доходов. Вы такой налог платили?
— Я гражданин Советского Союза (смеется), а теперь России. Я плачу налоги в России.
— Вы до кризиса собирались продавать долю в «Акадо». Планы в силе?
— Мы вели переговоры с компанией Liberty о продаже ей миноритарного пакета. Практически договорились, но кризис помешал. А сейчас мы не заинтересованы продавать — рынок низкий, но планы по привлечению партнера остаются.
— Вообще, какие-нибудь бизнесы продавать не планируете?
— Если возникнет интересная возможность по покупке какого-либо актива и нужны будут деньги, мы готовы пересмотреть портфель.
— У вас был 1% акций Сбербанка до кризиса. Он остался и не заложен?
— Остался. И даже не в залоге.
— В допэмиссии акций Сбербанка будете участвовать?
— Если она состоится, я, конечно, буду думать об этом — все зависит от условий.
«С Фаберже расставаться будет тяжело»
«Для меня это [пасхальные яйца Фаберже] не инвестиционный проект. В жизни все может произойти, но с этими вещами расставаться будет тяжело», — говорит Вексельберг. За пять лет, прошедших с покупки коллекции Форбса, фонд Вексельберга «Связь времен» собрал по всему миру большое количество утраченных в разное время произведений русского искусства, которые по значению не уступают коллекции Фаберже. «Второго такого собрания в мире нет. Скоро откроется выставка, посвященная пятилетию фонда “Связь времен”, и вы все увидите, — обещает бизнесмен. — Речь идет о русском прикладном искусстве. Его мало кто собирает, но оно хорошо отражает историю. В коллекции много царских вещей, предметы Фаберже там тоже есть, много религиозных предметов».
Коллекция Вексельберга стоит сотни миллионов долларов: «Конечно, невозможно в полной мере оценивать такие вещи в материальных категориях, но вторая часть собрания по цене превосходит то, что было потрачено на покупку коллекции Фаберже у Форбсов». Фонд «Связь времен» планирует создать собственный музей, пока коллекция хранится в Лондоне, Швейцарии и большая часть — в Москве. Дома у Вексельберга ничего из собрания нет: «Я бы чувствовал себя некомфортно, если бы пил чай из подстаканников, из которых пил Николай II».
