Ускользающая память

В свое время Константин Симонов предлагал создать национальный архив солдатских воспоминаний о войне. В стране огромными тиражами выходили воспоминания военачальников. Все они, как известно, проходили жесточайшую цензуру, зачастую значительно менявшую их содержание.

Правда войны отступала, на ее место приходила отполированная история, имеющая мало общего с трагической и великой реальностью, но служившая политической основой режима, оружием идеологической борьбы. Народ, победивший фашизм, постепенно заставляли забыть о том, как именно и ради чего он это сделал. Живая память о войне заменялась фальсифицированной историей.

Идея заключалась в том, чтобы, пока живы рядовые участники войны, собрать их воспоминания и создать архив солдатских военных мемуаров. Дневники, как известно, были запрещены, но записи солдатских воспоминаний вместе с документами могли стать основой написания реальной истории Великой войны. Этого, как мы знаем, не произошло. Инициатива была забыта, архив не создан. Слишком большую опасность такие воспоминания представляли для власти. Ветераны между тем уходили из жизни. Для фальсификации открывалось все большее пространство.

Сегодня ветеранов совсем мало. Еще меньше тех, кого интересуют их воспоминания. Мой отец Василий Иванович Злобин ушел из жизни два года назад, не дожив трех недель до своего 89-летия. На войну он, студент-историк, пошел добровольцем. Записался в Краснопресненский истребительный батальон, который стал основой 3-й Московской Коммунистической стрелковой дивизии. Был командиром огневого взвода, старшим лейтенантом. Трижды ранен, награжден, в том числе за освобождение Риги, орденом Красной Звезды, который он особенно любил. Закончил войну в составе 43-й гвардейской латышской дивизии. Будучи инвалидом войны, он окончил университет и проработал там до конца жизни профессором. Был большим патриотом страны и переживал все, что происходило с ней. Как все настоящие ветераны, он не любил говорить о войне. Но его редкие рассказы были для меня настоящим откровением, ибо сильно противоречили тому, что я знал из официальных источников. Приведу пару его историй.

Осенью 1941 года 3-я Московская дивизия прикрывала подступы к столице на линии Ростокино - Лихоборы - Химки - Щукино. Совсем молоденьких и неопытных студентов послали с винтовками времен Первой мировой войны в самое пекло. Защищая Москву, страна не считалась с потерями. Отцовская дивизия погибла практически полностью. Отец вспоминал, как много убило его друзей в первом же бою (никто из них не умел даже толком окапываться), как он полз по снегу вдоль цепочки тел и толкал каждого в бок, пока, наконец, не обнаружил, что он не единственный оставшийся в этот день в живых.

Еды не хватало. Его мать приезжала каждый день из Москвы на фронт в Химки на трамвае (которые ходили!) и привозила поесть. Но трамваи вскоре пропали, с едой стало совсем плохо. Иногда ее не было по нескольку дней - добровольческие дивизии кормили в последнюю очередь, все понимали, что они все равно обречены на смерть. Отец вспоминал, что однажды с парой приятелей забрел в поисках еды в ближайшую деревню, где была расквартирована регулярная часть. В открытое окно они увидели стол в пустой комнате, а на столе - котелок с гречневой кашей. Соблазн оказался выше всяких сил. Они залезли в комнату и съели кашу.

Каша предназначалась командиру подразделения, который воспринял набег голодных солдат-студентов как мародерство. Их арестовали, быстро вывели во двор и поставили перед стеной дома. Голодный командир заявил, что по законам военного времени он принял решение расстрелять их как мародеров. Отец вспоминал, что он не мог поверить в реальность происходящего и осознал это, когда стоящий рядом друг тут же был расстрелян. Дальнейшее было очевидно. Но вмешалась судьба - раздался свист немецкой мины и на месте, где стоял лишившийся каши офицер, все увидели вспышку. Офицера разорвало на части, живые бросились врассыпную. Немецкий минометчик спас жизнь моего отца, которой его был уже готов лишить свой офицер за котелок гречневой каши. В 1943 году на фронте отец вступил в партию.

Все знают про страшные морозы зимой 1941 года. Отец вспоминал, как однажды стоял третий час весь заиндевевший на посту. Больше всего замерзло лицо, он уже перестал его ощущать. Неожиданно в темноте появился замполит батальона, посмотрел за замерзшего студента и спросил: "Боец, куришь?" Отец ответил, что нет. "Приказываю, - сказал замполит, - начать курить немедленно и выкурить подряд три самокрутки!" Комиссар достал свой табак, собственноручно скрутил три сигареты, разжег одну и вставил ее отцу в ледяные губы. "Приказываю, - продолжил замполит, - поднять руки к лицу и пускать как можно больше дыма в руки и на лицо". Дым согрел. Отец вспоминал, что видел потом немало молоденьких солдат, которые в те дни обморозились до гангрены, изуродовавшей им лица и руки. Курил он еще 60 лет, но потом наконец бросил. Так замполит спас моего отца.

Зимой 1942 года в тяжелейших боях на Демянском плацдарме Северо-Западного фронта отец получил свое третье ранение - тяжелое, в ногу. Он вспоминал, как лежал на снегу в темноте и думал, заметит ли его медсестра, которая ползала по полю в поисках раненых. Но это была только половина проблемы. Вторая заключалась в том, чтобы убедить ее вытащить с поля боя именно его, а не кого-то другого. Оказывается, среди раненых была своего рода конкуренция за спасение. Вытаскивать всех у медсестер не было ни времени, ни сил, а тяжелораненых не вытаскивали вообще: пока дотащишь до полевого лазарета, он может помереть.

Я никогда не задумывался о конкуренции между ранеными за внимание медсестры во время боя. Однако именно ее решение в эти моменты определяло, будешь ты жить или тебя оставят умирать в крови на снежном поле. Некоторые солдаты заигрывали с медсестрами между боями в надежде, что в случае чего те будут искать именно их. Моему отцу повезло, медсестра его наконец заметила. Его вид не воодушевил ее, но она решила попытаться немного помочь и прицепила шинель отца крючками к небольшой собачьей упряжке, которая была в ее распоряжении, а сама поползла дальше. Собаки неспешно потащили по снегу отца в лазарет. По дороге он потерял сознание, и его не положили в яму к мертвым только потому, что, когда отцепляли крючки, то задели рану и он застонал. Так собаки спасли моего отца.

Но это был еще не конец. Он очнулся на операционном столе, его быстро готовили к ампутации. Никакой анестезии не было, давали большой стакан спирта. Отец успел сказать, что никогда еще не пил спирт и вообще он - студент МГУ. "Студент? - переспросил хирург с пилой в руках. - Давай, студент, тогда попробуем спасти тебе ногу!" Он отдал указание снять раненого со стола, перевязать и отправить дальше в тыл. В том госпитале, расположенном на поле боя, не лечили, а только перевязывали или ампутировали. Так звание студента МГУ сохранило моему отцу ногу.

Я понимаю, что в таких не пафосных солдатских историях нет большой истории войны. Но ее точно нет без них. В таких историях и есть Вечная память героям. Пока живы последние ветераны, необходимо хотя бы частично реализовать идею Симонова. Тогда фальсифицировать историю Великой Победы будет труднее, какую бы цель ни ставили ее очередные интерпретаторы.