Нам еще много предстоит узнать о той войне. Той, о которой люди моего поколения, тоже уже стареющего, привыкли говорить просто: война. До войны, после войны. Во время войны. Окуджава писал: «На той единственной гражданской». Для нас единственной была Отечественная.
Только мы не знали, что началась она для нас раньше, чем мы привыкли считать, и Отечественной стала не сразу.
Сначала, в сентябре 39-го, мы вступили в войну на одной стороне. На стороне Гитлера. И только потом, в июле 41-го, и не по своей воле, оказались на другой стороне. Тогда война превратилась для нас в Отечественную.
«История не знает сослагательного наклонения». Ерунда! Еще как знает. Нам годами внушали эту максиму, чтобы убедить: история безальтернативна, и потому единственно возможна, а значит, неоспоримо, необсуждаемо все то, что происходило и происходит с нами.
Все действительное разумно, и точка. Но всегда безумно интересно находить, разгадывать несбывшиеся исторические варианты. Эта игра – бесконечная. Применительно к войне таким загадкам тоже несть числа. В том числе – страшным. Вот те, что лежат на поверхности.
Что было бы, если бы Гитлер не начал войну на два фронта и не напал на своего союзника Сталина, близкого ему по духу, разделявшего его нутряную ненависть к западным демократиям, а, оставив внутривидовую, родственную разборку с ним на потом и заручившись его дружеским нейтралитетом, а то и поддержкой, всей мощью обрушился бы на Англию, которая тогда сражалась одна?
А если бы Япония осенью 41-го напала не на Штаты, а на нас, как того требовал Гитлер и диктовала стратегическая логика, и как минимум связала бы наши дальневосточные дивизии, не позволив им придти на защиту Москвы?
А если бы Гитлер, умерив свой педантизм в решении еврейского вопроса, не выдавил из Германии великих немецких физиков неарийского происхождения, которые потом сделали Штатам бомбу, а создал им условия для работы?
Эти исторические варианты были совершенно реальны, и любой из них мог иметь катастрофические, необратимые последствия и для нашей страны, и для мира в целом. Слава Богу, они не состоялись.
Но до чего же все висело на волоске! И не нами этот волосок был подвешен и не от нас зависело, будет ли он перерезан.
Об этом следует помнить, празднуя Победу.
Буквально на наших глазах, в самые последние годы неузнаваемо изменился сам дух 9 Мая. Праздник перестал быть народным и окончательно стал государственным. Т.е. таким, каким его хочет видеть государство в соответствии со своими эстетическими, историческими и политико-идеологическими представлениями.
Много уже писалось и о гламуре, и о «победобесии», и все это справедливо.
Это неизбежно должно было произойти. Родное государство вернуло себе несколько подзабытую в 90-е привычку накладывать лапу на все, что, по его мнению, плохо лежит. Причем лапа у родного государства имеет ту характерную особенность, что когти не втягиваются, как у представителей семейства кошачьих, а постоянно выпущены, как у собак и медведей. Со всеми вытекающими из этого обстоятельства последствиями.
А великий праздник, по мнению родного государства, лежал плохо.
Стариков-ветеранов уже раз-два и обчелся, да и тем под девяносто. Почти не осталось писателей и режиссеров, прошедших фронт и готовых публично отстаивать правду, которую они видели и пережили.
Наступила пора официальных ветеранских организаций. В них состоят или сейчас уже, по причине почтенного возраста, числятся отставные военные и представители других силовых ведомств. Люди в большинстве своем заслуженные, но обладающие вполне определенной ментальностью. А «в большинстве» потому, что и лагерная вохра, и катынские и прочие расстрельщики – тоже ветераны, и награждены боевыми орденами и медалями. Но их все-таки относительно не так много. Хотя и не так мало, поскольку ранений и контузий они не получали и здоровье у них крепкое.
У этих организаций есть многозвездные руководители. И эти люди имеют теперь неограниченную возможность высказываться и давать безапелляционные исторические оценки от имени всех фронтовиков. Живых и мертвых. Благо некому вступить с ними в спор.
На смену правде пришли мифы. И хотя эти генеральские мифы своей генеральной линией соответствуют официальным державным умонастроениям, их конкретное наполнение оказалось столь неприкрыто мракобесным, что и родное государство брезгливо поморщилось и дало понять, что хотелось бы… как бы сказать… ну, вот примерно также, только как-то, ну, поприличнее, что ли. А то и иностранцы на праздник не приедут, и шумиха не нужная. И вообще, от греха, не надо крайностей.
Мне жаль того, старого праздника. Еще больше мне жаль поколения победителей.
Мне стыдно перед ними.
Обугленные войной, они вернулись домой, один из десяти. И когда девчонки – однокурсницы, вчерашние школьницы, смешливые и такие желанные, спрашивали с кокетливой дерзостью: « А где ваши награды, товарищ фронтовик, если воевали?», они небрежно распахивали шинель, и там, на линялой гимнастерке, темновато блестела «Красная звезда» – за форсирование Днепра, когда от роты остались трое, и две медали – за ранение под Курском и за бои в Будапеште.
И девчонки замирали. И это было счастье.
Но очень скоро им дали понять, что их подвиги остались в прошлом, они уже отмечены Родиной, и хватит об этом.
«Смело входили в чужие столицы, но возвращались в страхе в свою».
Сталину не нужны были герои в таком неконтролируемом количестве. Во-первых, героев он привык назначать сам. Во-вторых, эти люди, кажется, на полном серьезе вообразили, что это они и их убитые товарищи выиграли войну. А это уже ни в какие ворота не лезло.
И Сталин отменил праздник Победы.
Он вернулся 20 лет спустя, в 65-м, и то была великая радость для фронтовиков. Они тогда еще были в расцвете, в соку. И с тех пор встречались и целовались, и выпивали по сто и больше, и плакали, и звенели праздничными пиджаками.
Те из них, у кого удачно сложилась жизнь, как правило, вспоминали войну не часто и без энтузиазма. Те, у кого жизнь не сложилась, вспоминали охотно, с удовольствием, с ностальгией. Но и те, и другие в равной степени были обмануты спасенной ими страной.
К боевым, фронтовым наградам прибавлялись многочисленные юбилейные, праздничный пиджак становился все тяжелее. Это было приятно. Но это было все.
Т.е. кроме очередной медали к очередной дате, ничего больше не было. Ни до 91-го года, ни после. Ни в лихие 90-е, когда нефть стоила 8 долларов за баррель. Ни в благословенные нулевые, когда она стоила 140 долларов.
Ни денег, сколько-нибудь серьезных, не оскорбительных, не похожих на подачку. Ни, конечно же, обещанных квартир.
Ничего.
В парикмахерскую без очереди. Плюс горячий привет и наши комплименты.
Все.
Следующая круглая дата будет через пять лет. Сегодня мы с ними прощаемся.
